Марсель Байер - Летучие собаки

Обмолвившись, я чуть не ляпнул о восковых фигурах в подвале. Сказывались уныние и злость, охватившие меня, когда я слушал докладчиков, — я порядком нервничал.

— Следующий пример. — Включил проигрыватель. — Нельзя рассуждать о формировании человека немецкой нации исключительно с позиций бесчинствующего расового материализма, представители которого только и знают, что проверять, не крашеные ли волосы у блондинов.

Чувствую, что теряю контроль над своим голосом. А текст доклада закрыт пластинкой — проиграв ее, положил туда. Обойдусь! Говорю быстро, без бумажки:

— Если всех людей, проживающих в восточных землях, на необъятных пространствах, которые, согласно изысканиям глубокоуважаемого оратора, вскоре отойдут к рейху, если всех этих людей придется выравнивать, то уже нельзя будет ограничиться лишь выработкой законов о языке или искоренением чуждых нашему языку иностранных слов, как это делалось в Эльзасе. Господа, я знаю, я был в Эльзасе — подобные меры просто смешны. Речевые упражнения, хоровая декламация, певческие союзы — все это в корне ничего не меняет. И уж вовсе бессмысленно вдалбливать населению правильный язык, используя «народные» приемники, то есть радио, или шествия, устраивая их до тех пор, пока люди не сдадутся. Неужто вы намерены до скончания времен обрабатывать население монотонными речевыми хорами штурмовиков? Да еще в сопровождении оркестра народной музыки?

По залу пробегает шепот. Замечаю неприязненные косые взгляды. Они тут все в сговоре. Но пути назад нет, нужно продолжать. И я продолжаю и одновременно ставлю пластинки, проигрываю записи, объясняю:

— Слышите, вот оно! А вот еще! Нет ничего проще. Перво-наперво важно научиться внимательно слушать. Важно, раз уж мы всё это затеяли, обработать не только язык, но и голос, равно как и все прочие звуки, свойственные людям. Мы должны проработать каждого в отдельности, должны проникнуть в самое нутро человека, в его душу, которая, как известно, раскрывается в голосе, ибо голос осуществляет связь человека с окружающими. Да, мы должны тщательно прощупать нутро человека, а для этого надо установить самое пристальное наблюдение за его голосом. Как хороший врач, который прослушивает пациента и ставит диагноз по ритму сердца и дыханию. Подчинив себе голос, подчиним и душу Возьмемся за отделку, если потребуется, прибегнем к медицинскому вмешательству, к коррекции артикуляционного аппарата. Через голос — в душу!

Вдруг раздается оглушительный треск. Я нечаянно задел иглу на пластинке. Тягостное молчание. Ни один даже не шевельнулся. Нужно перевести дыхание. Я потерял нить. И совершенно выбился из сил. В заключение совсем кратко:

— Благодарю за внимание.

Делаю шаг назад. Сам не знаю, чего наговорил под конец. Дрожу всем телом, и это заметно. Сдержанные хлопки, потом все дружно идут ужинать. Я собираю пластинки. Когда большинство участников конференции уже покинули зал, ко мне подходит человек в эсэсовской форме:

— Это было потрясающе, господин Карнау.

Мужчина представляется: его фамилия Штумпфекер, сопровождающий врач рейхсфюрера СС Гиммлера. С виду примерно моих лет. Штумпфекер говорит ясным, твердым как сталь голосом, в его речи отчетливо слышен каждый знак препинания:

— Неудивительно, что собравшиеся здесь старые вояки с недоверием отнеслись к вашим изысканиям: ученого, ревностно преданного своему делу, в здешнем сонном царстве не встречают как желанного гостя. У меня возникло лишь одно возражение, по поводу вашего атласа. Вы действительно всё тщательно взвесили? Ваша коллекция в своем роде уникальна, и вряд ли можно, так сказать, перевести ее на визуальный язык без потерь некоторых существенных оттенков. Не потребует ли составление карты слишком больших затрат труда? Было бы целесообразно направить все усилия на работу с записями и не придерживаться линейных схем, не ограничивать себя определениями и уж тем более не считаться с представлениями ничтожеств, вроде участников сегодняшнего заседания. Будет гораздо больше пользы, если вы ничем себя не ограничите, — в конце концов вы соберете богатейший архив, в котором будут учтены тончайшие оттенки человеческого голоса.

Свет выключили, мы болтаем в темноте:

— Хильде, помнишь певицу, которая однажды приход ила к родителям? У нее еще было очень красивое ожерелье.

При свете луны вижу — сестра мотает головой.

— Ты говоришь о цепочке с разноцветными камнями, как у мамы?

— Нет, жемчужные бусы, белые и блестящие.

— Такие у мамы тоже есть.

— Да, но я про молодую женщину, которая разговаривала с папой и еще пожелала нам спокойной ночи, хотя мы совсем не собирались в кровать.

— Ну, не знаю. У папы и мамы на праздниках всегда видимо-невидимо гостей, и почти у всех женщин бусы. Браслеты. Или хотя бы кольца. Смотрятся очень красиво такие драгоценности. Надеюсь, и нам разрешат проколоть уши, когда подрастем.

— Но это же больно!

— Зато можно носить красивые сережки.

— Мама говорит, это неприлично. Только легкомысленные девчонки делают в ушах дырки.

Но Хильде уже не слышит, заснула.

— Профессор Штумпфекер уважительно отозвался о ваших способностях. Вы недавно познакомились с ним в Дрездене, припоминаете?

— Да, конечно.

— Он присоединится к нам с минуты на минуту. По словам профессора, в своем докладе вы изложили весьма любопытные мысли, достойные практического воплощения. И для проверки…

— Простите, мне по-прежнему не совсем ясно, для чего меня сюда пригласили, на Фабекштрасе, в госпиталь СС…

— Если верить рапорту Штумпфекера, сделанному в нашем ведомстве, вы утверждали, что восточные земли нельзя подвергнуть германизации привычными методами, то есть старыми методами нельзя привить населению немецкий язык и немецкие законы.

— Звучит так, будто…

— Не вы ли призывали в первую очередь заселить восток людьми чисто арийской, германской крови?

Куда клонит этот тип? Или меня вызвали на допрос, ничего напрямую не говоря? В комнату заходит Штумпфекер. Штурмбаннфюрер обращается к нему:

— Кажется, мы не совсем друг друга понимаем. И топчемся на одном месте. Может, лучше вы вкратце посвятите господина Карнау в наши замыслы?

— На чем вы остановились?

— На германской крови.

— Отлично. Карнау, вы же рассуждали о том, что никакие обучающие программы, никакое очищение нации от чужеродных элементов и насильственное насаждение чего-либо извне не могут коренным образом изменить положение, так?

— Да, все верно.

— Не вы ли высказали мысль, что немецкий язык закладывается с самого рождения, что он, так сказать, у нас в крови и взрослый человек никогда не овладеет им в полной мере, если просто выучит грамматику, слова и правила произношения? Что немецкий язык, подобно крови, пронизывает нашу плоть, каждую ее клеточку? Следовательно, обучение языку логично начать с воздействия на кровь, то есть необходимо повлиять на кровообращение, если мы хотим овладеть тем, что делает человека человеком, обуздать его речь?