Иван Козлов - В крымском подполье

Прежде всего ему нужно было окружить себя надежными людьми. При разборе конфликтов с русскими рабочими — этим занимался сам Клоун — большое значение имел переводчик. На должность переводчика Ефремов устроил старого советского педагога железнодорожной школы Надежду Семеновну Усову, патриотку из «Мусиной» группы.

В кладовщики Ефремов взял своего хорошего знакомого, члена партии Андрея Андреевича Брайера, тихого и незаметного старика, которому удалось скрыть от немцев свою партийность.

«Муся» рассказала мне, что на этой же станции Ефремов встретился с девушкой, которая стала потом его женой.

15 июля из Бахчисарайского лагеря военнопленных с группой моряков бежала участвовавшая в обороне Севастополя медсестра зенитного полка комсомолка Люда. Отец Люды двадцать пять лет работал помощником машиниста на Симферопольской железной дороге. Он был уже инвалидом и не вставал с постели.

Не имея документов, Люда некоторое время скрывалась у своих родителей. Но нужно было где-то работать; ей посоветовали устроиться на железную дорогу — предприятие оборонного значения, по крайней мере в Германию не угонят.

Люда пошла к русскому начальнику станции, рассчитывая встретить пожилого человека из «бывших», и была поражена, когда увидела Ефремова.

«Меня прямо зло взяло! — рассказывала она потом. — Такой молодой, как будто симпатичный, воспитан советской властью, а служит немцам».

Ефремов спросил девушку, что ей нужно.

— Какую-нибудь работу.

— Откуда вы?

Люда посмотрела на него вызывающе:

— Из Севастополя.

— Документы есть?

— Никаких.

Ефремов все понял, и Люда начала работать переписчицей. Она получила удостоверение о работе, а затем и временный немецкий паспорт.

Люду тронуло отношение Ефремова, но она попрежнему не могла примириться с его ролью и как-то раз даже сказала ему:

— Как вы можете служить немцам?

— Неужели вы думаете, — помолчав, ответил Ефремов, — что я, у которого немцы расстреляли жену, буду честно на них работать?

Люда поверила ему. Они сначала подружились, а потом стали мужем и женой.

Люда помогала мужу в его опасной работе.

Ефремов целыми днями ходил по станции, якобы наблюдая за русскими рабочими, и упорно не замечал, как те часами просиживали в укромных уголках за разговорами, курением, всячески уклоняясь от работы.

Ефремов установил связь с врачом железнодорожной поликлиники. Вскоре невыходы на работу «по болезни» приняли такой массовый характер, что Клоун приказал геем больным до поликлиники проходить «освидетельствование» у него.

Тогда Ефремов стал ежедневно в два часа дня являться к Клоуну и передавал ему письменное донесение о том, что «все на работе и больных нет».

Большую помощь оказывала Ефремову переводчица Усова. По его указаниям она старалась переводить объяснения рабочих как можно запутанней. После долгих и утомительных разбирательств Клоун, ничего не понимавший в работе транспорта, вынужден был соглашаться с доводами Ефремова, и виновные вместо тюрьмы отделывались штрафом.

Однажды Ефремов сказал Усовой, что можно было бы наделать немцам больше неприятностей, но нечем действовать. А как связаться с партизанами, он не знает.

Усова сообщила об этом Александре Андреевне Волошиновой. «Муся» очень заинтересовалась Ефремовым и назначила ему свидание.

От «Муси» Ефремов вернулся домой довольный и веселый.

— Нашел, что искал! — сказал он жене, выкладывая на стол четыре магнитные мины. — Замечательная женщина! Сразу предложила организовать на станции диверсионную группу. Дала эти четыре штучки и обещала еще, сколько потребуется. Такая постановка вопроса мне нравятся.

Начали думать, куда девать Магнитки. Ефремов прятал мины в диван, в шифоньер, в сундук, в кладовку, но тут же вынимал обратно — все места казались ненадежными.

— Самое надежное — здесь, засмеялся он и положил мины под свою подушку.

Спал он неспокойно. Встал рано утром, положил мины в портфель и понес на квартиру к теще. Там снял с окна подоконник, выдолбил под ним отверстие, уложил мины и поставил подоконник на старое место.

Придя на работу, Ефремов начертил план станции, и Люда отнесла его Александре Андреевне.

В тот же вечер Ефремов позвал к себе домой Левицкого и Лавриненко.

— Есть хорошие новости! — Он усадил их за стол. — До сих пор мы только покусывали немцев, а теперь можем рвать их на части. — И показал им мину. — Вот эта штучка очень хорошо прилипает к вашим вагонам. Нужно только выбрать эшелон с боеприпасами. Через три часа получится красивое зрелище.

— Неужели от такой маленькой штучки может взорваться весь эшелон? — спросил Левицкий, разглядывая мину.

— Сама мина дает сравнительно небольшой взрыв, но от нее взрываются снаряды, вспыхивает горючее.

— Куда лучше ее закладывать?

— А вот давайте подумаем. Если положить в хвост, немцы могут отцепить горящие вагоны и угнать остальной состав. Такая же история может получиться, если заложить мину в головной вагон. По-моему, надежнее всего закладывать на каждый состав по две мины: одну — в голову, другую — в середину состава. Начнутся взрывы в середине, загорится и хвост, а отцепить они не успеют. Прилеплять мины к вагону тоже не совсем надежно. Какой осмотрщик попадется, а то могут и заметить. Лучше залезть в вагон и положить мины прямо в боеприпасы.

Они условились о сигналах во время операций. Тогда же, по совету «Муси», Ефремов установил клички: сам он — «Хрен», Лавриненко — «Кошка», Левицкий — «Мотя».

«Хрен» дал товарищам карбидный фонарик, две мины и показал, как с ними обращаться.

1 ноября вечером на станции готовили к отправке большой состав с боеприпасами. «Кошка» и «Мотя» работали уже вместе в ночной смене, следили за погрузкой снарядов и авиабомб. «Хрен» вышел из своего кабинета, обошел эшелон и, проходя мимо «Кошки», шепнул:

— Дело хлебное. Валяйте!

— Штучки под ватником, — кивнул тот.

«Хрен» ушел. «Кошка» и «Мотя», крутясь около эшелона, выжидали удобный момент. Часовой немец прошел мимо них к паровозу, «Кошка» нырнул под эшелон, быстро взобрался с другой стороны в люк вагона, зарядил мину и заложил ее между ящиками со снарядами. Он ждал сигнала, чтобы вылезти, но получилась задержка. Дежуривший «Мотя», услышав шаги часового, стал ближе к поезду и навел фонарь в глаза немцу, показывая, что тут железнодорожники. Осматривая будто бы путь, «Мотя» два раза стукнул по рельсу. Это означало: «Опасно, не шуми».

Немец подошел к «Моте» и вместе с ним стал осматривать путь.

— Гут, гут! — произнес «Мотя», показывая на рельсы.

— Я воль, яволь, гут! — закивал немец и прошел дальше.

Когда шаги затихли, «Мотя» стукнул три раза: «Спокойно, можно вылезать».