Юрий Левин - Схватка

— Нет, мил человек, бабой тут не пахнет. Один я, вдовец... Моя Пелагея, поди, лет двадцать как померла... Ну, а бабенки, конечно, были... Когда голова черной была, заглядывали грибницы да ягодницы.. Нонча стороной обходят мою лесничью избу... Борода больно седая...

— И скажу я вам, что куховарите вы похлеще поварихи, — хвалил Емельян. — Сытно и вкусно!

— Не мудрена штука, коль в хате соль, вода, огонь да справная печка.

И снова пальба прервала их разговор. Все с той же стороны доносилась автоматная дробь.

— Лютует в Поречье немец-супостат, — в сердцах произнес Рыгор. — И откуда он на нашу голову свалился? Что дале-то будет, служивый? До каких краев наши отступать будут? Скажи, что молчишь?

А что скажешь старику? Нет таких слов у Емельяна. На такой вопрос, может, и генштаб сразу ответа не даст, он, Емельян, что за личность такая, чтобы за всю армию ответ держать? Загнала его военная судьбина в эту лесную конуру, откуда ничегошеньки не видно и не слышно, вот только пальба из Поречья доносится. И он, красноармеец Усольцев, нынче один, как перст. А что может один? Известно, одна пчела не много меду натаскает...

— Плохи наши справы, братуха Емельян, — снова подал голос дед. — Неужто на немца, туды его, управы не будет? Где теперича товарищ Сталин?

— Как где? — заело вдруг Емельяна. — На месте товарищ Сталин. У руля... А Гитлера мы остановим... Вот увидишь...

— Дай Бог.

— На Бога надейся, а сам не плошай, — вдруг вырвалось у Емельяна. — Ты, дед Рыгор, думаешь, что мы без оглядки от немца бежим. Дудки... Бьем и колотим его. Он, конечно, мою батарею под корень рубанул, но и мы из его танков немало факелов зажгли... Мы ему еще пустим кровь...

— И когда это будет? — вздохнул дед Рыгор. — А пока горе да беда на нашей земле ползут. Так и до твоих, Емельян, краев доберется.

— Ты что, дед Рыгор, в своем уме?!

— Ежели не остановите немца, он до твово Уралу докатится.

— Ну, дудки! — Емельян аж побледнел.

— Ты не серчай... Всяко может быть... Уж больно прытко прет немец...

Емельян приподнялся, чтобы выйти из-за стола, но тут же опустился на лавку.

— Болит? — Дед заметил гримасу на Емельяновом лице.

— Есть малость.

— Разувайся... Я погляжу...

Дед помог Емельяну снять сапог и увидел опухшие и посиневшие ступню и сустав.

— Ну, это пустяк, — сказал дед Рыгор. — Мы это зараз...

И полез дед под нары, достал обитый жестью сундучок, открыл его и извлек торбочку, набитую разными травами.

— Моя лечебница, — доложил он и начал раскладывать на столе стебельки да листочки. Подобрав то, что нужно, дед Рыгор опустил свою целебную траву в чугунок с теплой водой и через некоторое время извлек ее оттуда, наложил на больное место, забинтовал ногу чистой онучей, которую обмотал шпагатом, и велел пребывать в покое.

Покой, конечно, дело неплохое, но когда душу кошки когтями скребут, мало радости и покой не впрок. Перспектива у Емельяна сплошь туманом покрыта. Правда, кое-что само собой уладилось. Судьба послала ему старика Рыгора с его избушкой, в которой дышит еще довоенный достаток, Олеся обрела крышу и присмотр, но для Емельяна самого эта лесная обитель лишь временная пристань, телом он вроде тут, а мыслями где-то далеко... Обида гложет сердце, что оторвался от своих, что они, может, кровью исходят и в подмоге нуждаются, а он отлеживается на стариковых нарах. Другой, может быть, пригревшись у Рыгора, благодарил бы судьбу и не роптал: здесь, на обочине войны, можно спокойно отсидеться — и кум королю. Но нет, не для Емельяна такой рай, не за этим он аж с Урала прикатил сюда. У него есть долг, который велит быть только на линии огня... Вот бы добраться скорее до той линии! Но где она?..

И дом родной из головы не выходит: там уже скоро похолодает, Степанида детишек потеплее одевать будет да дровишками на зиму запасаться. Много их надо: уральская зима вот такой лес запросто может через печки пропустить...

И потянулась рука Емельяна в карман к фотокарточке. Но ее — дорогой и единственной памяти о доме — там не было. Аж вздрогнул Емельян, изморозь пробежала по телу. «Где же вы, мои кровинки, — шептал он, — неужто посеял я вас?»

Олеся, сидя у стола, заметила потные бисеринки на Емельяновомлбу и спросила:

— Вам плохо?

— Потерял... Точно потерял, — твердил Емельян. — Может, ты, Олесечка, видела... карточку... Ну, фотографию?

— Какую карточку? Чью?

— Мою... Вся моя семья на ней...

— Нет, не видела.

— Разве я не показывал тебе?

— Не-ет, — нараспев произнесла Олеся и быстренько выскочила из избы. Она побежала к тому месту, где они ночевали, но и там фотокарточки не было.

Пропажа так и не нашлась. Горевал Емельян. Последнюю домашнюю ниточку не уберег...

— Никак, немцы по карманам шастали, — произнес вслух Емельян. — Ну и гадюки...

— А что на той карточке напечатано-то было? — спросил дед Рыгор.

— Жена... Детишки... Ну и я, конечно.

— Детишек-то сколь?

— Двое — Степашка и Катюшка... Малы еще. Старшенькому пять лет, а Катеньке — три...

— Тяжко небось одной женке-молодухе, — сказал дед и погладил по головке Олесю. — И твоей матушке тож тяжко... Всем теперича нелегкая доля выпала...

Стук по оконному стеклу поднял на ноги всех. Емельян ухватился за автомат. Олеся, спавшая на нарах лицом к стене, откинула одеяло, закрывавшее ухо, и приподняла голову. Дед Рыгор, опустив босые ноги с печи, где спал, прислушался.

— И кого это нелегкая принесла в такую рань? — шептал дед.

— Батя, я это, — раздалось за окном.

— Михасек, сыночек, — обрадовался дед Рыгор, — заходь, родненький...

Щелкнул дверной засов, и порог перешагнул рослый, широкоплечий мужчина с чемоданом.

— О, да у тебя, батя, гости, — сказал вошедший и поставил чемодан.

— Верно, сынок, гости... Свои люди... Беглец из плена, красноармеец, Емельяном зовут... Ну, а девчушка тоже беглянка... Бабку Анюту знаешь ведь... Ейная внучонка.

— Никак, Дарьина дочка?

— Верно, дочка Дарьи, — подтвердил дед.

— Вы мою маму знаете? — спросила Олеся.

— Мы с твоей мамой в одном классе учились...

— Вы ее не видели? — забеспокоилась Олеся.

— Давно не видел... Она разве в Поречье?

— Мы у бабушки гостили... с мамой...

В разговор встрял дед Рыгор.

— Откуда пришел, сынок?

— Из Поречья.

— Как там?.. Стреляют супостаты...

— Потом расскажу. Сначала дело, — сказал Михась, подойдя к нарам, где сидел Емельян, и, показав пальцем на автомат, спросил: — Немецкий?

Только сейчас Емельян увидел лицо Михася, освещенное неярким светом керосиновой лампы, которую зажег дед Рыгор. В сыне угадывались черты отца — такой же большелобый и тонконосый.

— Ихний, — скупо, будто нехотя, ответил Емельян.

Такой ответ не устраивал деда Рыгора, ему хотелось, чтобы его сын Михась сразу понял, что Емельян человек надежный и что лишь по этой причине он принят на постой. Поэтому дед посчитал нужным сказать: