Йозеф Секера - Чешская рапсодия

— Ну вот что, про Наталью враки, это так же верно, как то, что я Ганза, — запротестовал драгун. — Что я, дурак? Но все это к делу не относится, в конце-то концов, здешние мужики в австрийском плену, а наши бабы, слава богу, тоже не малокровные.

Пленные расхохотались, разбудили спавших, те злобно закричали, требуя тишины. Кадет Войтех Бартак поднял голову от газет и воскликнул:

— Ребята, успокойтесь!

— Оставьте их, — хохотнул Долина. — Уж коли они от политики перешли к женщинам, значит, скоро залезут под одеяло. Не знаете, что ли? Лучше расскажите, что нового в газетах.

Бартак потянулся, встал и подошел к печке. Из тех, что сидели вокруг драгуна Ганзы, поднялся долговязый Тоник Ганоусек, за ним — сам Ганза и Михал Лагош, тот светлоусый парень с обмороженными ушами. Все они подошли к Бартаку.

Ганоусек подкинул в печку. Мокрые поленья зашипели, из дверцы пыхнул черный дым. Тоник ногой захлопнул дверцу и виновато улыбнулся Бартаку, но кадет махнул рукой:

— Не очень-то это полезно для здоровья, но ты не слушай жалоб. Главное, чтоб пожарче было.

— У нас труба — восемь метров, но я могу удлинить, — вызвался Ян Шама. — Иван привезет трубы…

— Удлиняй хоть на километр, лишь бы не дымила. Я тепло люблю, хотя бы и с дымком да с вонью, — засмеялся Бартак. — Кто знает, ребята, долго ли будем жить, как сейчас. Вот вы говорили о Петрограде — все верно, мужик Иван сказал правду. Уж и до Москвы дошло, думаю, большевики доберутся и до Киева. У меня на столике лежит «Чехословак», можете утром почитать, а потом поговорим. Только смотрите, ребята, не разорвите на цигарки!

Йозеф Долина сгреб со столика кадета все газеты.

— Ганоусек, ступай ложись, я вместо тебя ночью за печкой пригляжу, — сказал он, засовывая газеты за пазуху. — Вы не против, господин кадет?

— Нетерпелив ты, сержант, но я не удивляюсь, — улыбнулся Бартак. — Газеты теперь интереснее читать, чем романы. Остальным — спать! Утром я за вас вставать не буду!

Ганоусек потер затылок и начал разуваться. Потом старательно обмотал ноги на ночь старым женским платком, искоса поглядывая на Бартака, который тоже готовился ко сну. Повозившись у своей узенькой койки, Бартак накинул шинель и вышел вон. Ганоусек не стал дожидаться его возвращения. Он бросился на нары и, натянув шапку на уши, завернулся в одеяло. Теперь бы еще кусок хлеба с салом — вот было б здорово. Глубоко вздохнув, Ганоусек мгновенно уснул.

Аршин Ганза выпросил у Властимила Барборы еще немного махорки.

— Как ты думаешь, Беда, не прорубить ли нам лед на Десне да не половить линей прямо руками? — сказал Власта. — У нас дома мы так делали под рождество. Правда, наша Доубрава далеко не Десна, однако лини и у нас водятся.

— Попробуем, — сказал драгун.

Возвратился Войтех Бартак, совсем озябший. Он долго тер руки над печкой, топал ногами, а сам пристально глядел на Долину, который так и впился глазами в газету. Вдруг Бартак извлек из-под гимнастерки другую газету и сунул ее Долине:

— Вот, прочти это, сержант. Первый номер новой киевской газеты, только утром верни обязательно. В ней такое найдешь, что и тебе по душе будет. Я достал ее в Чернигове у одного молодого еврея.

— «Свобода»? — прочитал Долина. — Что ж, я за свободу. Вы попали в точку, — сержант снизу вверх взглянул на кадета. Бартак улыбался.

Долина развернул газету и склонился над ней. Взгляд его выхватил подчеркнутые строчки: «… всеми силами поддерживать русскую свободу… Свобода чешского народа лучше всего будет обеспечена, только если мы пойдем вместе со свободным народом русским…» Долина торопливо перевернул газету и пробежал глазами внутренние страницы, где на полях были пометки Бартака.

— Нет ли у вас еще?

— Есть еще один номер, я его дам тебе, когда сам прочитаю. Там табачок покрепче.

Кадет, дружески сжав плечо Долины, отошел к своей койке.

— Не забывай подкладывать! — крикнул он еще, натянул толстые войлочные чулки и улегся.

Сержант заглянул в печку. Пламя облизывало промерзшие поленья, не поддававшиеся огню. Йозеф махнул рукой и, сгорбившись на чурбаке, углубился в чтение. Позже, когда все уже спали, Долина спохватился, что забыл закрыть на ночь оконца.

С нар доносилось дыхание спящих, храп, временами кто-то бормотал во сне. Конечно, двадцать пять молодых парней спят не так, как грудные младенцы, но Долина не обращал внимания. Эх, потолковать бы сейчас с товарищами со «Шкодовки»! Была там у него хорошая бригада, они ездили в Венгрию на монтажные работы и хорошо узнали, как бедствуют люди. Здесь ему так не хватает товарищей…

В декабре навалило столько снега, что работать в лесу стало невмоготу. Пленные были истощены, голодны. Властимил Барбора не успевал ловить рыбу на всех. Болезни расползались. Десять рублей, положенных за сажень леса, не мог выработать никто даже за месяц. Ганоусек превратился в скелет, у Шамы чирьи пошли по всему телу, так что теперь ему трудно было спать даже на животе. Один Долина уберегся от болезней, да словак Лагош отделался обмороженными ушами. Вши были у всех. У Ганзы на бедре образовалась язва, он лечил ее настоем из омелы, но рана не заживала.

Кадет Бартак, чтобы согреться и как-нибудь заслужить свои офицерские рубли, ходил валить лес вместе со всеми. Он противопоставил лесному заклятью яростное упрямство. К черту город! К черту офицерский лагерь во главе с полковником Апони! Два раза в неделю Войтех ездил в село Максим, чтобы привезти от экономки начальника какие-нибудь мази для обмороженных, лекарства против чесотки и чирьев, и это помогало ему рассеяться. С лесничим Андреем Николаевичем Артынюком Бартак беседовал не только о лесе, ибо Андрей Николаевич принимал чешского юношу, как своего. Вероятно, потому что Войтеха рекомендовала мать Андрея Николаевича. Экономка же Артынюка старалась досыта накормить молоденького кадета. Больше всего он любил яичницу с салом, и всякий раз она давала ему в дорогу сала и хлеба, а в полотняном мешочке — соли для рыбы. Знала, что Бартак всем этим делится с пленными, и, верно, потому давала щедрой рукой. Бартак это понимал и смотрел на нее с радостью. А что, интересно, она сделает, если он отважится обнять ее за талию? Марфа была красивой молодой вдовой егеря, и, когда она, бывало, брала Бартака за плечо, заставляя выпить рюмку водки, Андрей Николаевич ревниво фыркал в коротко подстриженную бороду:

— Не забывайте, он пленный!

Марфа смеялась ему в лицо.

— А вам-то что? Жена я вам, что ли? Ваша жена умерла от тифа, моего мужа убили австрияки в Тарнополе, отчего же вам не приходит в голову спросить меня, а не подумать ли нам о свадьбе? А до той поры я буду делать, что мне нравится, понятно? Вот захочу и полюблю нашего Войташу, я ведь ненамного старше его. Правда, Войтех Францевич?