Йозеф Секера - Чешская рапсодия

— Что такое? Ничего не слышу…

Шама почесал в затылке. В самом деле, все стихло. Это они умеют — разбудят, а сами ложатся дрыхнуть. Шама выглянул из теплушки. Будет прекрасное утро. Улыбнулся: луна побледнела, словно испугалась чего-то. Шама обернулся, крикнул:

— Михал, пойдем погуляем, утро-то какое!

— Отвяжись, Ян, ты ведь не Нюся, — огрызнулся Лагош и опять закрыл глаза.

От последнего вагона сыхровского эшелона до реки Бузулук — сто метров. Густые кусты на противоположном берегу реки качаются на ветру, крутой склон за ними — много раз изъезженный чешскими кавалеристами — озарен лунным сиянием. Сельский житель, Ян Шама любовался прелестью пробуждающегося утра. Не мог он удержаться, чтоб снова не окликнуть друга:

— Михал, ленивый черт, да ты только посмотри! Такой красоты нет в вашей Угерской Скалице!

Вдруг на фоне светлеющего неба он заметил на вершине холма по ту сторону реки силуэты ползущих людей. В мутных сумерках рассвета их можно было принять за ворон. Они спускались к кустам у воды и под их прикрытием перебегали к мосту, на железных конструкциях которого сверкала утренняя роса. Шама похолодел. Белогвардейцы! Сейчас перебегут через мост, а что такое сто метров для атакующих солдат?!

— Михал, белые! — заорал он и пулей вылетел из вагона будить командира…

Книжек в одних кальсонах безмятежно спал на мягком диване своего купе.

— Товарищ комполка, плохо дело, вставайте, на том берегу белая сволочь, их там как саранчи!

Командир полка мгновенно вскочил, на ощупь натянул брюки.

— Быстро — пулемет, занять мост, чтобы не прорвались на эту сторону!

Ян Шама, прыгая по шпалам, бежал вдоль состава, стуча кулаками в двери:

— Тревога, ребята, черт, тревога!

Разбуженные от крепкого сна, кавалеристы ругали Шаму, но Лагош — он был уже обут, — увидев выражение лица товарища, прикусил язык.

— Михал, пулемет — и к мосту! — выпалил Шама. Вдвоем они спустили «максим» на полотно, Щама схватил несколько лент, и по шпалам, по камням поволокли пулемет к мосту. Быстро установили его, и Шама подал Лагошу ленту.

Белогвардейцы накапливались на противоположном берегу. Первая цепь, крадучись, двинулась к мосту. «А эшелон спит, черт!..» Шама не успел додумать — Лагош нажал спуск. Сухо, отрывисто залаял пулемет, поражая ряд за рядом атакующих.

— Ленту! — прохрипел Лагош. С какой бы радостью обнял его сейчас Шама, да уж больно яростный вид у Михала…

При звуке первых очередей эшелон разом проснулся. Появились еще пулеметы, вдоль берега залегли стрелки. Коничек и Бартак организовали ружейный обстрел противоположного берега. Сыхра лег возле Лагоша, взял ленты у Шамы, бросив ему:

— Принеси-ка еще! — и, наклонившись к Михалу, сказал: — Отдохни минутку, дай пулемету остыть, главное ты уже сделал.

— Ну и побудочка была, — усмехнулся Лагош, стирая пот со лба. Сыхра сунул ему в рот зажженную цигарку. Кавалерист жадно затянулся и снова склонился к прицелу.

На мосту валялись убитые и раненые белогвардейцы. И на берегу стрелки Бартака и Коничека произвели в их рядах немалое опустошение, но непохоже было, чтобы белые помышляли об отступлении. С обеих сторон строчили пулеметы. Михал Лагош вспомнил о станковом пулемете на тачанке и сказал Сыхре:

— Сыпь за ним!

Лагош и Шама поднялись, и вскоре послышался резкий неторопливый «говор» и этого пулемета.

С ружейно-пулеметной стрельбой у моста сливалась артиллерийская пальба в другом конце Филонова. Недалеко от вокзала в утреннее небо взвились над крышами домов языки пламени. Там тоже трещали винтовки и пулеметы, все как-то вдруг сразу расслышали это. К Сыхре и Книжеку подошел Натан Кнышев. Шрам на его лице налился кровью, кончики усов свисали к подбородку.

— Товарищи, — сурово сказал комиссар, — Киквидзе прислал связного. Белые атакуют весь город, а нас хотят отрезать от дивизии и уничтожить. На помощь мы надеяться не можем. Слышите, бой идет на всех окраинах города. У Книжека сверкнули глаза:

— Ну, мы теперь удержимся и через мост их не пустим.

Вдруг на том берегу поднялся страшный крик, стрельба усилилась, грохнули разрывы ручных гранат.

— На Голубирека напали, когда с нами не вышло! — вскричал Кнышев. — Товарищ Книжек, дайте мне роту Бартака и конников, пойду на помощь второму батальону!

Сыхра выпрямился:

— Я с вами.

— Нет, — ответил Книжек, — ты нужен здесь. И надо послать донесение Киквидзе.

Комбат недовольно тряхнул головой, но комиссар согласился с Книжеком. Сыхра махнул рукой и, расстроенный, полез в карман за махоркой. Закурив цигарку, он вызвал Барбору и приказал приготовить лошадей, чтоб ехать в штаб дивизии.

Кнышев с Бартаком поскакали на другой берег. Лошади упирались, шарахались от трупов, но подчинились наконец. Трупы все-таки пришлось сбросить в реку, чтобы могла проехать тачанка. Петник, правивший тачанкой, пролетел по мосту как на крыльях, догоняя роту Бартака. Ла-гош и Пулпан, вцепившись в стальной щит пулемета, кричали Петнику, чтоб не жалел лошадей. Страшное зрелище открылось им издали: белогвардейцам удалось врасплох напасть с фланга на второй эшелон чехословаков. Бесшумно перебив часовых, они подобрались к самим вагонам и, раздвинув двери, в упор начали расстреливать спящих. Первыми опомнились пулеметчики, открыли ответный огонь. Слева налетела казачья конница — не более эскадрона, но все опытные рубаки, — и пошла рукопашная…

— Беру на себя пехоту, — сказал Кнышев Войте, — а ты останови конных…

Бартак взмахнул шашкой и ринулся вперед. Столкновение было жестоким. Казаки поздно заметили атаку и не успели открыть огонь. Петник развернул тачанку, и Лагош выпустил смертоносную очередь. Кнышев под громовое «ура» соединился с бойцами в эшелоне, и они вместе начали отбиваться от белых. Голубирек через окно своего вагона стрелял из «максима». Его ротные командиры, Новак и Бребера, строили бойцов, выбегавших из вагонов с винтовками, хотя почти все без гимнастерок; в казаков полетели гранаты. Казачьи лошади пугались, вставали на дыбы, сбрасывая всадников. Какой-то подхорунжий прицелился в Бартака, но тот ударил шашкой его коня, лошадь бешено метнулась в сторону, понесла и с разбегу врезалась головой под вагон Голубирека. Подхорунжий свалился с рассеченным лицом.

Кнышев со своими стрелками прорвался на другой бок эшелона. В ста пятидесяти шагах показалась цепь белогвардейцев. Ротный Бребера тоже увидел их и побежал вдоль состава, крича, чтоб открыли противоположные двери. Туда же выскочил из вагона и Ондра Голубирек.

— В штыки! — крикнул ему Кнышев.

— Ура! — закричал Голубирек.

Бребера хотел подхватить боевой клич, но пуля попала ему в рот. Чехи быстро развертывались в цепь, насаживая штыки на винтовки. Вокруг падали товарищи, звали на помощь… Кнышев и Голубирек двинулись вперед с винтовками наперевес.