Йозеф Секера - Чешская рапсодия

— Ура! — закричал комиссар.

Стрелки услыхали, бросились за ним. Белогвардейцы заколебались. Многие вскакивали, бежали в степь, офицеры напрасно пытались остановить их. Не успевшие спастись бегством гибли, скошенные пулями. Матей Конядра с несколькими всадниками, погнавшись за бегущими, захватил целую группу с офицером. Ротный Новак со своими бойцами окружил замешкавшихся пехотинцев, которые отчаянно отбивались.

Сражение на берегах Бузулука затихало. Вскоре умолкли последние выстрелы. Голубирек камнем свалился на железнодорожную насыпь. Он так устал, что едва шевелил губами. Кнышев сел рядом с ним.

— Как я близорук! — ругал себя молодой командир. — Никакой я не начальник! Позволить так обмануть себя! А все проклятое вино… Застрелю городского голову, как собаку!

— Ваша вина такая же, как и моя, — сказал комиссар. — И совершенно неважно, что мы здесь кое-как отбились. Не может нас извинить и то, что вчера вечером нигде в округе не видно было белогвардейцев. Сколько вы потеряли людей?

— Откуда я знаю! Большинство убитых лежат в вагонах… Товарищ Кнышев, отдайте меня под суд!

— Начдив посмеется надо мной. Нет, нет — тогда уж надо судить и Книжека с Сыхрой, как вас и меня. Но главное — мы не поддались! А здесь нас немало ждет таких же подлых сюрпризов. Но я тоже за расстрел городского головы…

На взмыленном коне, красный и потный, подъехал Бартак. Правая его рука с окровавленной шашкой, прикрепленной ремешком к запястью, бессильно свисала, Кнышев поднял на него глаза:

— Как дела?

— Натан Федорович, мы захватили белого полковника, трех хорунжих и около сотни рядовых. Можно возвращаться в эшелон, — хрипло доложил Бартак.

— Где они?

— Конядра вместе с ротным Новаком гонят их в город, может, Киквидзе порадуется.

Кнышев машинально поднялся, осмотрелся. Люди подбирали убитых и раненых. Выносили из вагонов тела. Бартак потерял четверть своих конников да человек двадцать пехоты. Раненный в ногу, заместитель Бартака Курт Вайнерт поплелся к фельдшеру. У Лагоша убили лошадь, зато сам он, и Пулпан, и Петник остались живы. На их черных от пыли лицах сверкали белки глаз. Бартак кивнул Долине. Под глазами у Долины темнели круги.

— Останешься тут, — сказал ему Бартак, — пока не будет полной уверенности, что белые отвязались. Можешь возвратиться к вечеру. Курта положи на тачанку. Мы с комиссаром поедем к Книжеку.

Йозеф только кивнул. Беда Ганза раздобыл лошадь для Кнышева — казачью гнедую с широкой спиной, спокойную. Она паслась на берегу Бузулука под развесистыми вязами, которых Ганза еще не встречал в России. Гоняться за лошадью не пришлось, она вела себя послушно.

— Мы их штук двадцать словили, — сказал Ганза. — Может, нашлось бы что-нибудь получше, но эта по крайней мере вас не сбросит, товарищ комиссар. Ноги у нее как бревна.

В эшелонах Сыхры семьдесят пять вагонов, они протянулись от железного моста почти до грузовой платформы станционного склада. За складом, на площадке между несколькими развесистыми акациями, стоят два бронеавтомобиля шестнадцатой дивизии. Через улицу — поповский дом с садом. Далее, вправо, высится церковь, ее позолоченные купола сверкают на летнем солнце.

В поле за вокзалом бойцы хоронят своих убитых; раненых отвозят в госпиталь. Вацлав Сыхра и Норберт Книжек вместе с ротным Коничеком сидят над списками погибших и раненых, и на душе у них тяжело. Подъехавших Кнышева и Бартака встретили, словно те вернулись из преисподней.

— Что это у вас? — комиссар склонился над бумагами, лежащими перед Книжеком. — А, списки… У Голубирека куда хуже — у него только в вагонах убито сто человек, не успели даже проснуться, а раненых он не сосчитает и до полудня. Дайте-ка попить…

Вацлав Сыхра придвинул к нему стакан чая, Кнышев залпом выпил. Бартак растянулся на диване и закрыл глаза, но перед его внутренним взором неотвязно стояла картина боя — у моста и возле эшелона Голубирека. Страшные то были часы. Бартак думал о том, как вокруг него умирали люди от ран, и о себе думал, о страхе, охватившем его, когда он мчался на казаков, яростно отстреливавшихся, рубившихся шашками… Раньше бы не поверил, что способен со своими конниками разогнать целый отряд таких отчаянных рубак. Тело болит, руки словно парализованы. Тот молодой подъесаул, с лицом, залитым кровью, сполз с коня, даже не пикнув, вероятно, и не понял, что произошло…

Скольких людей убил он сегодня утром? А что было делать — позволить убить себя? Допустить, чтобы погибли товарищи? Разве мог бы он тогда смотреть в глаза Кнышеву и Киквидзе? Разве враги не такие же, как Андрей Артынюк, выдавший Марфу Кочетову гайдамакам? Долина, Ганза и Вайнерт кинули его под лед, как бы от его, Бартака, имени. Так сказал Курт Вайнерт, а он никогда не лжет. За мостом Курт показал, как хладнокровно умеет он бить врага. А ведь и ему не более двадцати пяти лет. Натан Кнышев говорит: «Вы, товарищи, молодость революции, а революция не танцулька».

Вдруг до Бартака дошло, что говорят о нем.

— Уснул, счастливец, — заметил Книжек. А Кнышев отозвался:

— Давно я не видал такого рубаку. Кого настигала его шашка, тот прощался с жизнью.

Войта плотнее смежил веки. Похвала Кнышева немного подняла настроение. Таким и надо быть, если не хочешь стыдиться себя… Вошел красноармеец, доложил Книжеку, что приехал начдив. Этого Войта уже не слыхал. Книжек, Кнышев и Сыхра вышли к командиру. Киквидзе с ординарцем стояли около станционного склада.

— Хорошо действовали, товарищи, — сказал начдив. — Могло обернуться и хуже. Видел я, как белогвардейцы бегут в степь. Поздравляю вас. Но почему их не преследуют броневики? Я ведь приказывал, чтобы хоть одна машина была в полной готовности.

Книжек поспешил выяснить это дело и узнал, что в боевой готовности должны были находиться два русских пулеметчика и водитель. Этот экипаж дежурил в машине, запершись изнутри. Кнышев постучал в дверь автомобиля, никто не отозвался. Вентиляционное отверстие оказалось открытым, он крикнул в это отверстие — молчание.

— Подождите, товарищ, — подошел красноармеец железнодорожной охраны. — Когда я услыхал пулеметную стрельбу, то побежал к складу проверить, на месте ли наши часовые, и заметил, как какой-то парень бросил что-то в броневик через это самое отверстие и убежал к поповскому саду, через забор перепрыгнул.

— Окружить и обыскать сад, — приказал Сыхра, — и побыстрее инструменты: надо вскрыть броневик.

Коничек нашел слесаря и кузнеца, автомобиль открыли. Оказалось, что парень, которого видел красноармеец, бросил внутрь ручную гранату: пулеметчики и водитель были разорваны на куски… Киквидзе, Кнышев и Книжек ушли в вагон. Голубирек сидел там у стола, Войтех Бар-так все еще спал.