Йозеф Секера - Чешская рапсодия

Начдив, повернувшись спиной к двери, стоял у настенной карты и концом своего кинжала с серебряным черенком водил по цветным линиям и кружочкам населенных пунктов. Он только что вернулся из поездки и еще не снял кожаной куртки с овчинным воротником. Матей Конядра взглянул на Веткина, и тот подошел к Киквидзе:

— Товарищ начдив, Конядра явился доложить о результатах разведки.

— Подойдите ближе, товарищ Конядра, — сказал Киквидзе, — и покажите на карте, где вы были вчера и сегодня и где вам удалось захватить господ казаков.

Матеи сунул нагайку за ремень, длинным грязным пальцем стал показывать по карте, по каким местам они проходили и где сталкивались с белыми.

— Убитые есть? — спросил Киквидзе; Матей впервые увидел, что Киквидзе одного с ним роста.

— Нет. Раненых пятеро, но все остались в седлах, — одним духом выпалил Конядра.

— У казаков?

— Двадцать убитых. С нами был немецкий броневичок. Остальные взяты в плен.

— Фамилию офицера знаете?

— Нет, товарищ начдив.

— Где вы оставили пленных?

— Перед вашим домом, на тот случай, если вы захотите взглянуть на них.

Киквидзе улыбнулся в черные усы и положил Конядре руку на плечо:

— Благодарю вас от имени революции, товарищ Конядра, — весело сказал он, пожимая Матею руку. — Желаю вам здоровья, и своим кавалеристам передайте мою благодарность. До свидания! — Снимая кожаную куртку, он словно мимоходом сказал Байкову: — Приведи мне подхорунжего, остальных прикажи пока запереть. Да комиссара позови!

Перед домом Матея Конядру ожидал Николай Волонский. Они еще раз пожали руки и внимательно оглядели друг друга: целы ли?

Смеркалось. Адъютант Байков вызвал пленного подхорунжего и показал ему на мостик.

Низкорослый кавалерист с пышными усами, венгр Денеш, построил остальных пленных, начал пересчитывать и никак не мог досчитаться, нервничал.

— Не хватает кого? — крикнул ему нетерпеливо Аршин Ганза и подъехал ближе.

Венгр, не ответив, бросился в гущу уличных зевак, схватил двух человек, одетых по-казачьи, и толкнул их к пленным, невзирая на их сопротивление; размахивая нагайкой, он кричал:

— Мать вашу, сбежать хотели, сволочи! — А Аршину бросил через плечо на ломаном словацком языке: — Одного поля ягода — дома наверняка у них припрятаны фуражки с царским орлом…

Аршин фыркнул, отдал команду и повел пленных в расположение Интернационального полка. Тоник Ганоусек остался — он держал коня Матея.

Когда партия пленных скрылась за углом, Волонский сказал:

— Поедем со мной, у меня для тебя сюрприз есть. А парня своего отпусти — он тебе не понадобится.

Конядре вдруг страшно захотелось спать, но любопытство было сильнее. Проехав минут пятнадцать, они остановились перед домиком, в котором квартировал Волонский. Николай повел гостя в дом. Открыв дверь, он втолкнул Матея внутрь, и тот так и застыл на пороге: у окна стояла Зина и взгляд ее летел к нему навстречу! Матей шагнул вперед — и вот уже Зина у него в объятиях…

— Не задуши его, Зина, — смеялся Николай. — Приготовь-ка лучше чай своему орлу и что-нибудь к чаю, а мы сядем и будем на тебя смотреть. Ведь на тебя посмотреть стоит, ты у нас словно яблочко. Мы, красные, в этом разбираемся!

Зина поцеловала Матея и побежала греть чай. Матей и Николай сняли оружие, положили его в угол под иконы, завешанные пожелтевшим льняным полотенцем, и сели за стол. Зина уже возилась с чайником. Николай весело проговорил:

— А что, Мотя, Зиночка и впрямь как яблочко! Да какая героиня — привезла в это еланьское пекло частицу нашего родного дома. В этакую-то холодину! Кто бы мог подумать!

— Не смейся надо мной, — отозвалась Зина. — Я привезла вам обоим шерстяные фуфайки от мамы, и от отца — водку, еще довоенную. Тебе бы, деверек, похвалить меня за это, а не насмехаться!

— Как дети, здоровы ли? — спросил Конядра.

Зина вспыхнула, подняла к нему затуманенные глаза.

— Вспоминают тебя…

— Вспоминают — слыхал? Вот лиса! — перебил ее Николай. — А утром говорила мне, что дети думают — ты их отец…

Матей хотел еще спросить, надолго ли приехала Зина, но он был страшно утомлен, глаза его слипались. Зина же, подсев к столу, начала рассказывать о станице, о детях, о черной Нюре. Тут она озорно рассмеялась: Нюра оставила у себя одного из пленных, которых ей раздобыл Беда. Парень теперь хозяйствует, отъелся… Каждое слово Зины естественно. Николай слушал ее, и ему казалось, что он снова дома… Зина поняла это. Вдруг, она взглянула на Матея, у которого голова падала на грудь, и толкнула его в плечо:

— А казак, который убежал от вас из монастыря, взбудоражил всю станицу. Кричал, что красные чехи — отродье дьявола, хуже китайцев. Это правда, Мотя? Ты — отродье дьявола? Николка мне вчера говорил, что ты тоже был в монастыре и будто застрелил есаула Кириченко и Петра Новикова. Если об этом узнает Анна, она мне дом подожжет.

— Пусть посмеет! Нам известно, она прячет белоказаков, — проворчал Матей. — Не бойся ничего, мы устроим так, что наши вызовут ее в Алексиково на пару слов.

— Господи, не из-за меня же? — всполошилась Зина.

— Пусть не пробует больше никого обидеть, а то…

Усталость навалилась на Матея, придавила его. Николай Волонский тряхнул его за плечо, но Конядра уже спал.

— Два дня не слезал с коня, Зиночка, теперь пленных привел, отдохнуть ему надо. Давай уложим его в мою постель.

— Неужели он и впрямь такой страшный? — испуганно прошептала Зина, ища черты жестокости в заросшем лице Конядры. — Не может быть, Николка…

— Он солдат, Зиночка. Я уже говорил, что люблю его именно за это. Будет у тебя муж, как у немногих…

— А если и его убьют? — всхлипнула Зина.

— Да поверь же наконец в счастье, — возразил Николай. — А теперь сними с него сапоги да раздень его!

Матей проснулся на рассвете в постели Николая и увидел возле себя Зину. Вспомнил, что было с ним вчера, и улыбнулся. Зина спала как сурок — спелое яблочко! — но тотчас проснулась, как только он шевельнулся. Огляделся, ища Николая.

— Николка ушел еще вечером. Пошел в твой полк — просить, чтобы тебя освободили на сегодня, — сказала Зина, жмуря сонные глаза.

Под окном зазвучала труба, и к ее пронзительному голосу присоединились петухи.

Кавалеристы Конядры приняли Зину как будущего бойца. Что ж, в полку она будет не единственной женщиной, а Конядре все желали добра. Однако Михал Лагош заявил, что Зине не место среди солдат.

— У нее, братцы, слишком добрая душа, вроде как у моей Нюси. Работать — пожалуйста, а стрелять в человека не сможет. Да и не верю я, чтоб Конядра оставил ее при себе.

Беда Ганза принял Зину с распростертыми объятиями. Он сердечно пожал ей руку, дружески улыбаясь. Ему понравились ее короткий полушубок, шапочка и свежее, морозом разрумяненное лицо. Эх, сейчас бы сюда его Наталью, подсолнушек его, медовый пряник!