Андрей Марченко - Терракотовые дни

Но даже не это было самым странным: в то же время почти в самом центре города разгорелись иные костры. Горели они в колодцах дворов, на огородах в невесть откуда взявшихся бочках. Поэтому с земли обнаружить их было довольно трудно, но с воздуха — запросто.

И бомбардиры выполнили свою задачу — выбросили груз на условленные знаки. Положим, немцы могли выйти на костры случайно, майор допускал и то, что среди подпольщиков есть провокатор… Но нет — бомбардировка не была сорвана, просто кто-то переназначил цели.

Немцы? Положим, они хотели поднять недовольство местных против советских бомбардировок. Но отчего выбран центр, где немцев, наверное, большинство. Нет, не сходится…

Что делать теперь? Какое донесение слать в центр? Что отбомбились не там? Как им объяснить причину? Сделать вид, что все нормально: а если откроется правда?.. Может, это его так проверяют? Кто?

Уж лучше бы не было этой бомбардировки вовсе.

— Так что передать в центр?

Вольских наморщил лоб.

— Шифруйте и передавайте: "Бомбардировка прошла по ложным ориентирам. Имеются потери в подполье. Подозреваем наличие провокатора."

— Потери?

— Дождитесь, чтобы немцы кого-то арестовали. Неважно кого, неважно за что. И задним числом, запишите его в подполье. Я, вероятно, даже предоставлю рапорт на награждение…

— А провокатор?..

— Ай, — отмахнулся Вольских, — я сам ничего не знаю, не понимаю.

Когда подпольщик удалился, майор с досады плюнул на пол. Но затем растер плевок сапогом.

Ведь казалось: война, время стать чистыми сердцем, жить не по лжи. Но ведь все равно врут, лгут, воруют… Даже из самых благих намерений.

Ну просто, чтоб не выглядеть полным идиотом.

Провожать Гуся вызвался только Либин. Надел свой лучший костюм с жилетом, до зеркального блеска начистил штиблеты.

Гусь выглядел еще лучше: немецкая форма сидела на нем просто изумительно — было видно, что шили ее под заказ. Из хорошей шерстяной ткани — ни ниточки вискозы. Шил хороший портной по фигуре. А на фигуру Гусь никогда не жаловался. На плечах золотом сияла косица капитанских погон.

На рукаве кителя была черная лента с темно-синими буквами "AFRIKAKORPS". К карману кителя был прикреплен Железный крест второй степени, от второй пуговицы, как и положено, шла красно-черная лента. Ниже креста был пришпилен серебряный овал с каской.

За отворот рукава Гусь заткнут пакет свернутых документов. Читались какие-то обрывки слов на немецком, но что именно там было — понять не представлялось возможным.

К запястью был пристегнут наручником маленький кейс.

Вокруг шеи была обмотана повязка.

Прощались в городском парке.

— Ну и кто ты теперь? — спросил Либин.

— Гауптман риттер Клаус Фон Гефлюгельвартэр [36] Клаус Фон Гефлюгельвартер — тоже несложная переделка. Дословно Николай Фон Птичник (охранник птиц). Риттер — достаточно древнее рыцарское звание, дословно "всадник", аналог "рыцарь" и аналог английской титульной приставки "сэр". служил в пятой легкой дивизии в составе корпуса "Африка". — Он указал на нарукавную ленту затем коснулся рукой повязки на шее, — был ранен под Тобруком. Находился на излечении в Висбадене. По заключению врачей, тропический климат не для меня, поэтому я откомандирован в распоряжение командования шестой моторизированной дивизии.

— Ты знаешь, как ведется в война в пустыне? Ты вообще в ней был?

— Видел из окошка поезда. Этого достаточно, чтоб представить все остальное.

— А это что такое? — спросил Либин, указав на овал под карманом.

— Значок за два ранения.

— И охота тебе таскать эти все бляшки? Они ведь, вероятно, номерные? По ним можно погореть.

— Еще больше подозрений вызывает офицер вовсе без орденов, без таких вот лент и бляшек, как ты говоришь. Совсем недавно я, действительно, получил серьезные ранения. И если мне где-то придется раздеться, то первым вопросом будет: где мой серебряный знак за ранение.

Прошли по аллее. Под деревьями стояли тяжелые лавки. Меж ними возвышались бюсты. На бородатого Толстого смотрел довольно похожий на него Менделеев, на Белинского — Гоголь. Место напротив Достоевского было свободным. Кто бы там ни стоял раньше, немцам он был не угоден — бюст сброшен, постамент вывернут.

В парке было совсем пусто. Когда-то здесь гуляли влюбленные, мамаши вывозили своих детей подышать свежим воздухом. Но во время войны парк пришел в запустение. Любовь стала быстротечной — не до прогулок. Да и детей старались не показывать миру. И скрывали мир от детей, ждали, что он станет не таким ужасным.

Аллея закончилась террасой.

Внизу шумело море… Меж морем и склоном, на котором парк был разбит, находился вокзал и подъездные пути к нему. Гудел какой-то локомотив, перетаскивая вагоны с места на место.

С террасы было видно далеко — справа торговый порт, слева трубы заводов.

— Как думаешь фронт переходить?..

— А как его переходят обычно? Ногами…

— Хм… Звучит опасно.

— А сейчас неопасного в мире не осталось. Да и любой военный тебе скажет, что фронт не бывает сплошным, нет единой линии окопов от Ленинграда до Ростова. Вот я найду местечко, и…

Говорил он спокойно, будто не он вовсе два месяца назад чуть не погиб, атакуя этот самый фронт. В конце фразы он прикрыл рот ладонью в перчатке и зевнул:

— Да что же это такое. Зеваю и зеваю… Надо будет постараться в поезде выспаться…

Остановились, осмотрелись: спали качели, на летней площадке ветер оторвал лист железа, и теперь гремел им. Из шашлычной шел дым, будто бы березовый: мяса не было и у мангала просто грелись. На парашютной вышке ОСАВИАХИМ'а перегнил канат, купол парашюта сорвало и унесло куда-то в море.

— Давай сходим на море?.. — предложил Гусев. — Я всегда, когда отсюда уезжаю, иду на море. Вроде как примета, что все сложится хорошо…

По хлипкой лестнице спустились вниз. Перешли через множество путей, вышли на пирс. До войны к нему швартовались прогулочные катера. В ночь перед вступлением в город немцев, на них успели что-то или кого-то эвакуировать.

Ветер подымал брызги, они часто вылетали на пирс. Пропитанный солью и водой бетон, уже не вбирал влагу, и в ямках собиралась вода. В одну такую какой-то шутник-рыбак пустил рыбку. Она плавала по кругу, ища выход. Его, разумеется, не было…

Больше всего волны били по первому камню пирса. Он был чуть скошен, вероятно, чтоб ломать лед. По этому склону разогнавшаяся волна вылетала на пирс и еще с метр продолжала свое движение.

— Дальше не пойдем, — сказал Гусев, — я не хочу промокнуть.

Либин кивнул.

Выглядело это странно: штатский и офицер вермахта гуляют по пирсу, разговаривают на русском о каких-то пустяках. Но рыбаки на них не обращали внимания: что уж тут поделать такие времена странные вокруг. На все обращать внимание — жизни не хватит.