Лен Джованитти - Кавалер ордена Почета

— Ему не нужна травка. У него есть цель.

— Я не хочу, чтобы он меня убил, — сказал я, — и не хочу убивать его.

— Не думай об убийстве. Это придет само собой. — Его старческие глаза сузились. — Делай, что велит Старик, и все будет в порядке. Ему уж шестнадцать месяцев удается перехитрить чарли. Он пройдет еще много миль.

— А капрал Томас? Сколько миль ему надо пройти?

— Не знаю. Он все делает в одиночку. Даже травку курит в одиночку. Посмотри на него. Сосет сигарету и вынюхивает эту тропинку, словно она куда-нибудь ведет. А ведет она только вниз, приятель. А я хочу идти только вверх, вверх и прочь отсюда. — Он взмахнул рукой к деревьям и небу. — Я чувствую их вкус. Еще тридцать два дня, и я покину эту проклятую дыру и отправляюсь в рай?

— Где же этот рай?

— Да там, где девочки. Мечта! — Он вдруг ухватился за пах и заорал: — Йе-ху, Блонди Купер к стрельбе готов!

Мы сидели рядом, когда сержант Стоун позвал нас:

— Эй вы, ребята, вставайте!

Он встал, и все поднялись вслед за ним. Капрал Томас отскочил в сторону, чтобы пропустить сержанта на тропинку. Мы спускались в долину, но теперь ранец казался легче, и я воспрял духом. Меня даже не мучила жестокая жара, пока мы не вступили в долину.

Было девять часов, когда мы достигли конца тропинки. Позади был отлогий спуск с плато, впереди — ровная, открытая долина. Сержант Стоун приказал остановиться. Пока мы отдыхали, он взобрался на дерево обозреть местность. Капрал Томас стоял рядом.

Тропинка резко обрывалась у подножия склона, и в долине не было заметно ничьих следов. Блонди объяснил мне, что патрули, проходившие раньше, наверное, выбирали каждый раз новые пути, и высокая густая трава поглотила их следы. Это хорошо, сказал он, потому что на открытом месте заманчиво использовать проторенные тропинки, которые таят в себе большую опасность. Конечно, по тропинке можно скорее пройти подлесок, но и противнику легче подкрасться. Вьетнамцы знают местность, а мы не знаем. Они ставят мины, а мы на них наступаем. Они устраивают засады, а мы в них попадаемся. В нас стреляют снайперы. И вьетнамцы почти всегда выбирают время и место схватки.

— Противник навязывает бой, — спокойно сказал Блонди, глядя мне в глаза, — а мы идем ему навстречу. Поэтому Старик залез на дерево, чтобы разведать путь через поле, где меньше вероятности встретить противника. Но не спрашивай, какое он намерен принять решение.

Блонди обвел взглядом расстилавшуюся впереди высокую траву.

— Она выглядит так мирно, правда? Как кукурузное поле где-нибудь в Айове. Какая там может быть опасность? Возможно, никакой. Думаю, там безопасно. Меня больше тревожит переправа через реку. Именно там можно ожидать чарли. Уж очень заманчиво обстрелять нас, когда мы будем переправляться, держа винтовки над головой, чтобы не замочить. Там мы становимся легкой добычей.

— Ты пугаешь меня до смерти, — сказал я.

Рыжий, лежа на ранце — в нескольких шагах от нас, натянуто рассмеялся.

— Брешет он. Не слушай его, парень.

— Ни хрена ты не знаешь, Энди, — отозвался Блонди. — Ты сколько времени во Вьетнаме?

— Двести дней и три часа плюс три реки, включая ту, что впереди. Я переходил ее туда и обратно. Она совсем мелкая. Можешь пройти по ней, как Иисус Христос.

— Вы тогда шли через это поле? — спросил Блонди.

— Туда и обратно.

— Старик об этом знает?

— Я тогда был не со Стариком.

— Что же ты не скажешь ему, каким путем вы шли, дурья башка?

— Потому что там может оказаться чарли.

— Но ведь раньше его там не было?

— Да, не было. А ты согласен поклясться на библии, что его там нет теперь? Старик командует патрулем, а не я.

— Но ты идешь за ним, а?

— По уставу. Я обыкновенный, простой капрал, рядовой Купер.

— А, заткнись!

Рыжий улыбнулся, вытер пот со лба и закрыл глаза.

Стояла томительная жара, хотя было еще раннее утро. К полудню долина станет как печка. Вьетнамцы лучше переносят жару. Их соломенные шляпы гораздо прохладнее, чем наши каски. К тому же жара — естественное условие их существования. Мы к ней не привыкли, я снаряжение американского солдата предназначено для защиты от пуль, а не от солнца.

Мое тело плавилось в одежде, и я чувствовал, как дурацкие сладкие мечты улетучиваются через источающие пот поры. Что за проклятое место! Кто выбрал такое паршивое место для ведения войны? Я не видел в этом никакого смысла. Зачем я здесь.? Потом мои мысли переключились на рыжего. Он заинтересовал меня: ведь у него за плечами было три реки. Блонди называл его Энди, и я подумал, настоящее ли это имя. Вдруг у меня в памяти заново всплыли имена, которые выпалил сержант в столовой: Купер, Томас, Долл Рыжий, стало быть, Долл. Я усмехнулся. Энди Долл — тощий, веснушчатый, рыжий. Неудивительно, что он может ходить по воде. Он не такой, как другие.

— Капрал Энди Долл, — произнес я вслух.

Рыжий открыл глаза:

— Это я…

— Конечно, — сказал я и осклабился как дурак.

Мне начинало казаться, что на Энди можно положиться. Не считая капрала Томаса, который действует в одиночку, рядом со мной шли бывалые солдаты. Это было утешительно для парня, весь опыт которого укладывается в два дня пребывания в палатке и четыре часа в патруле.

Мы двинулись через высокую траву в юго-западном направлении с сержантом Стоуном во главе. Следующим шел капрал Томас, за ним Долл, Блонди и я. Мы сохраняли дистанцию в пять ярдов. Вначале было не так плохо, если не считать того, что я чувствовал себя немного одиноко. Травы скрывали нас, я видел впереди только голову Блонди и не спускал глаз с этой подпрыгивающей в мерцающем свете головы с блестящими белокурыми волосами. Несколько раз у меня возникало ощущение, будто мы с ним здесь одни, и, однажды потеряв его из виду, я ускорил шаг. Его подпрыгивающая голова снова показалась, и после этого я сократил дистанцию до трех ярдов. Правда, если бы его что-нибудь задело, то могло задеть и меня, но чувство одиночества было страшнее.

Скоро мне стало казаться, будто мы идем через поле уже несколько дней. Солнце палило беспощадно. Было, наверное, около пятидесяти градусов. Я обливался потом — он запекался белыми пятнами на рукавах — и все время сосал соленые пилюли, пока не пересох язык, так что нельзя было даже сплюнуть. Хуже всего, что трава становилась все гуще и как ножом резала руки. Однажды, отодвигая траву от лица, я коснулся рукой ствола винтовки. Он обжег, как раскаленная печка. Я подумал, не влияет ли жара на точность боя, и опустил винтовку, чтобы на нее не попадали прямые лучи солнца.

Мы молча шли вперед. Не с кем было перемолвиться словом, и приходилось молча переносить свои страдания: я проклинал свинцовые подошвы ботинок; ранец, будто набитый двумя сотнями фунтов камней, сверлил дыру в спине; защитный жилет сжимал грудь, как цилиндр из горячей трубы. Я был хорошо снаряженный боец, но боевого духа у меня не было. Если бы в этот момент встретился чарли в черной пижаме, мне бы несдобровать. По крайней мере, я так думал. К счастью, мы благополучно добрались до реки.