Виталий Мелентьев - Разведка уходит в сумерки

Еще готовясь к заданию, доказывая, что переходить фронт на участке, где только что прошел успешный поиск, — неразумно, Андрианов и Мокряков все-таки сумели доказать, что, поскольку взвод еще не имеет опыта подобных действий, следует создать две группы, каждая из которых, в случае нужды, могла бы действовать самостоятельно. Командиром второй, меньшей группы был назначен Дробот. Он попросил, чтобы ему дали двух разведчиков и радиста Сиренко. Все остальные бойцы его отделения переходили в группу лейтенанта Андрианова.

И вот сейчас, на подходе к передовой, отмечая, что людей у Дробота маловато, лейтенант подумал, что на усиление вспомогательной группы следует отдать Прокофьева. Что бы ни говорили о его трусости разведчики, объективно Прокофьев был опытным разведчиком, умеющим выпутываться из самых сложных переплетов.

Уже в ходах сообщения взвод попал под неожиданный минометный налет противника, и одного из тех, кто должен был идти с Дроботом, ранило. И это окончательно укрепило решение Андрианова. Он подозвал сержанта и успокоил:

— Не падай духом — отдаю тебе Прокофьева.

Дробот недовольно покривился, но промолчал. Когда об этом узнал Прокофьев, он так испугался, что Андрианов удивился.

— Товарищ лейтенант, не получится у меня с этим сержантом, — заныл он. — Я лучше со всеми… — И уже в последнюю минуту сподхалимничал: — Мне бы с вами, товарищ лейтенант.

Что-то очень подленькое мелькало в трусливом, бегающем взгляде Прокофьева. И хотя это подленькое, как и явный подхалимаж, не вязалось с вызывающим обликом разведчика, оно насторожило Андрианова, но менять решения он не стал. Он только нахмурился, отмечая в памяти эти качества бойца, и повторил приказ. Прокофьев обреченно вздохнул и поплелся к Дроботу.

Первым по проходу в минном поле пополз сержант Петровский с двумя разведчиками. Потом двинулась основная группа под началом лейтенанта, а когда она скрылась из виду, выдвинулись и разведчики Дробота.

Сержант полз быстро и ловко. Пробиваясь по уже проторенным тропам сквозь первые, еще не слежавшиеся сугробчики, он отрывался от своих метров на десять, залегал, прислушиваясь и присматриваясь к окружающему, и поджидал подчиненных. На середине «ничейки» он резко забрал вправо, обогнул зачем-то воронку от авиабомбы и спрыгнул в нее.

Разведчики тоже свалились в воронку и, вычищая снег из-под отворотов маскировочных костюмов, прислушались. Было по-фронтовому тихо, где-то постукивали автоматы и пулеметы, иногда бухала винтовка или гулко прокатывался орудийный выстрел. Но эти привычные звуки не задевали сознания — слух отмечал шорох поземки, звон льдинок на сугробных завивах у края воронки, собственное запаленное дыхание. Оно казалось особенно громким, и потому хотелось сдержать его. От этого приходила тревога. Она усиливалась оттого, что сержант явно хитрил, откалывался от взвода, и Прокофьев почти с ужасом думал, что Дробот заведет его в беду.

Это ощущение усилилось и окрепло, когда неподалеку от рощи взлетело сразу несколько осветительных и сигнальных ракет, а потом дружно ударили автоматы и пулеметы. По тому, что огонь противника был слишком плотен и организован, по тому, что ракеты висели густо, и как раз над тем местом, куда ушел взвод, каждый понял: разведчиков ждали. Прорыв в тыл провалился. У Прокофьева теперь не оставалось сомнений: Дробот именно тот, кто следит за ним. И вот он сделал свое дело, а Прокофьев идет пустым и может за это поплатиться головой. «Может, пришить его…»

Но он не успел решиться на убийство: Дробот, быстро оглядев разведчиков, резко приказал:

— Прижаться и не дышать.

Они переползли к западной кромке воронки, в путаницу передвигающихся теней.

Перестрелка нарастала. В россыпь автоматных очередей стали вплетаться сухие взрывы ручных гранат — противники сошлись вплотную. Стало холодно, очень хотелось выглянуть за кромку воронки, но Дробот шипел:

— Не дыши…

Таким властным, пожалуй даже бездумно злым, Дробота еще никто не видел, и это тоже настораживало. Прокофьев ерзал и, еле сдерживая крупную дрожь, мысленно то ругался, то молился. Сиренко и третий разведчик лежали молча, стараясь дышать в снег, — им казалось, что даже пар дыхания, поднявшись над кромкой воронки, может выдать их: ракет было много, и снег вспыхивал разноцветными блестками — красными, зелеными и желтыми.

Стрельба приближалась. Далеко, над восточной кромкой воронки, полыхнули алые всплески выстрелов. Высоко в небе тонко и надсадно засвистели мины. Они разорвались возле рощи, и перестрелка оборвалась, а когда возобновилась, была уже не такой гулкой и трескучей, как минуту назад: ее перекрывали разрывы и дальние орудийные выстрелы.

Мимо воронки проползли несколько разведчиков. Они волочили за собой безжизненное тело. Потом медленно проковыляли раненые. Кроме Дробота, их никто не видел, но все обостренным слухом слышали и шуршание снега, и сдержанные стоны, и ругань.

Наконец кто-то пробежал полем и совсем неподалеку застрочили автоматы, потом огонь отдалился, и теперь явственно слышалась отрывистая немецкая речь.

Взвод отходил — его преследовали немцы. А они, четверо здоровых, крепких людей, лежали в воронке и ждали. Чего ждали? Чтобы перебили их товарищей? Все трое смотрели на Дробота.

Дробот знал, что делается у них на душе, но вместо того, чтобы дать команду и ударить немцам в спину, вдруг угрожающе поднял гранату и приложил руку к губам.

Это было непостижимо — командир грозил гранатой! Командир не шел на помощь товарищам сам и под страхом смерти запрещал делать это другим!

Все то темное, неясное, что еще жило в Сашкиной душе, всколыхнулось, и он, как однажды на «ничейной» полосе, посчитал сержанта предателем. А так как положение было почти такое же, как и тогда, Сашка сразу сник, и сник не потому, что понял сержанта, а потому, что просто верил ему. Верил, что Дробот знает что-то такое, чего не знает и по какой-то очень важной причине еще не должен знать сам Сиренко.

Напряжение оставило его, и он дернул за рукав вызверившегося на сержанта соседа-разведчика. Тот удивленно посмотрел на Сиренко и тоже сник: взгляд Сиренко был настороженный и по-своему властный.

«Черт его знает, — подумал разведчик, — может, так нужно».

Только Прокофьев опять испугался и возненавидел Дробота, как более удачливого, сильного и умного.

Дробот вдруг встал на ноги и, осмотревшись, призывно махнул рукой. Потом легко перевалился через сугробчик и пополз к немецким траншеям.

Сзади, где-то на середине «ничейной» полосы, еще, захлебываясь, гремели автоматы, еще рвались гранаты, а они быстро ползли по проторенной дорожке немцам в лапы.