Николай Михайловский - Час мужества

— Давай дальше, — торопила Галя. Во время рассказа Гаркуши поминутно меняется выражение ее лица: она то хмурится, то улыбается, то на глазах появляются слезы.

— Ничего, добрался. Все до одной баночки притащил и своим ходом в госпиталь. Плечо болело, ну это черт с ним. Зато с полной заправкой осталась братва в боевом охранении. Мы тогда по два рейса в день делали, и все под пулями. Обратно к вечеру прибежишь, думаешь, еще денек живем-здравствуем. Так денек за деньком больше всех грузов я перетаскал. За то и орден дали...

Как-то Гаркуша сознался мне, что он авиационный механик, служил в гвардейском полку. А в подтверждение показал значок.

— Случилось со мной чепе, — объяснил он, — опоздал к полетам, машина по боевой тревоге не вылетела. Меня и турнули из авиации. Правда, как прибыл сюда, за ум взялся...

Вскоре Гаркуша выписался и ушел в бригаду морской пехоты. Ходили слухи, будто он в разведке, специализируется на добыче «языков».

Однажды ночью дверь в землянку распахнулась и внесли раненых.

— Гаркушу снова доставили, — показал санитар на носилки.

Врач приподнял одеяло, и мы увидели восковое, искаженное болью лицо.

Врач взял его руку:

— Пульса почти нет. Давайте быстро на операционный стол! — приказал хирург.

Гаркуша был ранен в живот. Его раздели и положили на стол раньше всех.

— Кровь, быстрее кровь, — торопил хирург. После выяснилось, что нужной группы крови оказалось недостаточно. И тут откуда ни возьмись появилась Кнопка.

— Возьмите мою, — сказала она, — у меня уже один раз брали.

— Какая у вас группа?

— Первая, как у него.

После операции Гаркушу принесли в палату. Почти еще целые сутки он находился без сознания. Нам, хорошо знавшим этого балагура, было непривычно видеть его совершенно неподвижным. Мы переживали за этого парня. Наконец перелом наступил, и Гаркуша открыл глаза, осмотрелся, сразу, должно быть, не мог понять, где он и что с ним произошло. Но, увидев знакомую обстановку и нас всех, собравшихся возле его койки, улыбнулся и прохрипел:

— Жив курилка!..

— М-да, определенно «собака» не та. Совершенно ясно, «собака» свежая. Это я еще ночью понял, — и майор Красильников, рослый здоровяк, с завидным румянцем во всю щеку, протянул мне полевой бинокль.

Отсюда, с наблюдательного пункта, укрытого в расщелину через амбразуру просматривался почти весь перешеек, соединяющий полуострова Рыбачий и Средний. Вся в реденьких пятнах только что выпавшего снега отчетливым рисунком вставала линия нашей обороны. Крохотными спичечными головками чернели входы в наши землянки на переднем крае и в боевом охранении. В низинах блестели маленькие озера, тянулись проволочные заграждения, а чуть дальше и выше, в гранитных сопках, на хребте Муста-Тунтури проходил передний край обороны противника. Дороги, бегущие от сопок вглубь, днем были совершенно пустынны: они оживали только ночью.

Я прильнул к окулярам, но никакой собаки не обнаружил. Комбат нахмурился и снова взял в руки бинокль.

Запищал телефон.

— Да! Ты думаешь? — Красильников впервые за сегодняшнее утро счастливо улыбнулся.

Разговаривая, он набивал табаком трубку.

— Да, я тоже так думаю! Определенно «собака» свежая...

Комбат приказал усилить наблюдение, особенно за сопкой Блин, и мы вышли. Тропинка, посыпанная желтым песком, привела нас в просторную чистую землянку командира разведки лейтенанта Берсенева.

Красильников сел, с явной симпатией посмотрел на Берсенева и просто, по-товарищески спросил:

— Ну, что у вас добренького? Гаркуша еще не приехал?

— Никак нет, товарищ майор. Прислал письмо. Пишет, надоело в отпуске. Обещает прибыть досрочно. Так что со дня на день ждем...

— Какой Гаркуша? — спросил я.

— Специалист по «языкам», — улыбаясь, ответил Красильников. — Забавный парнишка! Теперь он у нас самый главный разведчик.

— Так это тот самый Гаркуша, с которым судьба свела меня в подземном госпитале!

— Может быть! — подтвердил Красильников. — Он действительно в госпитале лежал, а после поехал в отпуск на родину. Да, видно, соскучился по ребятам, вот и спешит обратно.

Меня обрадовало это известие. Ведь Гаркуша после операции находился в тяжелом состоянии. Правда, я не сомневался, что он будет жить: перед таким бедовым парнем даже смерть отступит. И мне все это время хотелось «что-нибудь о нем услышать.

Красильников пошутил насчет авиационных повадок Гаркуши, а затем по-деловому, официально обратился к Берсеневу:

— На нашем участке фронта произошли изменения. Либо сменились части, либо новое командование у противника.

Теперь-то я понял, что означали слова майора «собака не та», сказанные там, на наблюдательном пункте.

— И воздушная разведка, и наземные наблюдения, и режим артиллерийского огня — все говорит об этом, но нужны точные данные. Нужен «язык». Понятно?

— Понятно, товарищ майор!

— Вылазку надо провести ночью. Уточните с начальником штаба и действуйте.

— Есть! — ответил Берсенев.

Майор Красильников повел меня к себе домой. В его землянке было четыре маленькие комнаты: кабинет, спальня, кабинет заместителя и столовая. Обстановка самая простая: кровати, тумбочки с полевыми телефонами, оперативные карты. Невозможно повернуться, чтобы не задеть за что-нибудь.

Красильников был кадровым офицером, воевал еще на Халхин-Голе с японцами, служил на Севере в погранвойсках.

Поздно вечером к нему прибежал связной и, едва переступив порог, торопливо доложил:

— Фашист из четырехамбразурного дзота бьет по опорному пункту Синько. Засыпал огнем, головы не дает поднять.

— Сейчас наведем порядок.

Красильников позвонил артиллеристам. Минут через пять сюда, в подземелье, донесся орудийный гул.

Батарея вела беглый огонь. Из опорного пункта сообщили, что снаряды ложатся в цель, и просили передать артиллеристам спасибо.

Красильников, помедлив, сказал:

— Это все хорошо. Благодарность мы передадим. А вот противник совсем перестал вас бояться. Вчера под вечер немцы разъезжали по дороге, как у себя дома. Такая война мне не нравится. За такую войну буду наказывать.

Командир опорного пункта Синько сообщил, что с завтрашнего дня люди будут расставлены по-новому, и ни один солдат со стороны противника не покажет носа.

Был уже час ночи, когда Красильников, бегло взглянув на циферблат, сказал:

— Пора!

— Спустя минуту, как бы в подтверждение его слов, послышался зуммер телефона. Далекий голос в трубке заговорил:

— «Киев», я — «Одесса»! Наши вышли.

Это докладывал последний пост боевого охранения. Наступила долгая пауза.

До трех часов ночи мы не отходили от телефона. Но он молчал. Изредка майор звонил в боевое охранение.