Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья

— А было что найти?

— О! Я тогда целого поросенка провез, и немалого — сто сорок килограммов!

— Действительно, смело.

— Не смелость это, а необходимость, — сказал флейтист.

Не дождавшись месяца, пароход остановился у берега. При слабом свете, который шел из кают парохода (на время стоянки огни на носу погасили), видно было беспокойное, но бесшумное колыхание блеклых стеблей аира и камыша. Наступила такая тишина, что и флейтист притих. Опустив голову, он будто прислушивался к чему-то, что исходило от низкой и бескрайной равнины.

Вдруг он достал из-за пазухи маленькую флейту, пикулину, и, приложив ее к губам, засвистел совсем как птичка. Анджей вздрогнул.

Флейтист отнял флейту от губ и с улыбкой (Анджей по голосу почувствовал, что он улыбается) сказал:

— Это у Скрябина во Второй симфонии такие пташки. Эту партию всегда играю я. Если есть где-нибудь птичьи голоса — в «Пасторальной» или еще где-нибудь, — не первая флейта исполняет, а только я. Никто так не умеет…

И он опять заиграл. То был уже не птичий свист, полилась мелодия, такая знакомая, такая волнующая! Анджей вполголоса подпевал:

Мать часто пела это по просьбе Эдгара, и Анджей слушал за дверью. Он не решался войти в комнату — мать не любила, когда сыновья слушали ее.

Это было еще на улице Чацкого. Теперь мать больше уже не поет.

Сердце у Анджея сжалось. Ведь мать еще существует, это она послала его за Антеком. Мать хочет, чтобы Антек приехал, хочет собрать их всех на Брацкой…

При воспоминании о Брацкой Анджея передернуло. Он чувствовал себя очень чужим в этом аристократическом, некрасивом, неудобном доме. Дом был и красивый и удобный, он это хорошо знал, но ему там было плохо и неуютно. Нет, не станет он уговаривать Антека возвратиться…

Флейтист прикрыл глаза. Анджей видел, как он покачивается в такт песне. Подошел матрос. Нагнувшись к ним и распространяя при этом запах пота и угольной гари, он сказал:

— Пожалуйста, перестаньте играть. Не надо привлекать внимание к пароходу. Время позднее… — И, повернувшись к Анджею, добавил: — Ваши вещи я перенес в каюту номер два. Это двухместная каюта. Там вам будет удобнее.

Анджей с удивлением посмотрел на матроса. Тот продолжал стоять, склонившись к нему. В темноте Анджей видел сверкающие белки его больших глаз. Не зная, что сказать, он только поблагодарил:

— Спасибо.

И был еще больше удивлен, когда матрос сказал, уходя:

— Можете туда идти. Тот господин уже в каюте, будете вдвоем.

Козырнув по-военному, матрос ушел. Флейтист молчал. Анджей чувствовал на себе его внимательный взгляд. Пожав плечами, он хлопнул флейтиста по колену.

— Право, я ничего не понимаю.

Флейтист, притянув его за плечо к себе, ответил шепотом:

— Идите в каюту. Это, наверно, важно.

Но в каюте не было ничего особенного. На столике в стеклянном бокале стояла свеча. «Тот господин» уже лежал на одной из скамей, но лица его не было видно в темноте. Анджей сказал: «Добрый вечер» — сдержанно и серьезно. Сел на свою скамью, где уже лежал его рюкзак и несколько темных одеял, вынул папиросу.

— Вам не помешает дым? — спросил он соседа.

Тот что-то невнятно пробормотал, потом ответил:

— Сам курю.

Анджей хотел протянуть ему портсигар, но передумал. Могло показаться, что он хочет рассмотреть лицо незнакомца. А тот явно старался держаться подальше от света.

— Ваша фамилия Голомбек? — глухо спросил незнакомец.

Анджей рассмеялся:

— Да, так записано в кеннкарте.

— А на самом деле?

— И на самом деле Голомбек, — спокойно ответил Анджей. — А вы откуда знаете?

— Я видел, когда вы показывали кеннкарту, когда покупали билет.

— Ага. Вы стояли рядом.

— Да, рядом.

Анджей старался припомнить соседей в очереди перед кассой, но не мог.

— Не сын ли вы Франтишека Голомбека? — спросил незнакомец.

Вопросы эти почему-то не удивили и не встревожили Анджея.

— Да, — ответил он.

Глубоко вздохнув, незнакомец надолго замолчал. Анджей хотел уже ложиться спать и отодвинул рюкзак в угол, когда тот опять спросил:

— Где сейчас ваш отец?

— Не такое теперь время, чтобы каждому доверять семейные дела, — спокойно ответил Анджей, укладываясь на скамье.

Незнакомец промолчал.

— Да, вы правы, — сказал он немного погодя. — Откровенничать не стоит.

Но Анджей, подумав, добавил:

— В конце концов, могу и сказать. Отца нет в Польше.

— Ага. Он был в армии?

— В армии или не в армии, но сейчас его здесь нет, — повторил Анджей и собрался спать. Повернувшись спиной к незнакомцу, он натянул одеяло до самого подбородка.

Анджей уже начал засыпать, когда незнакомец возобновил свои расспросы.

— Вы старший в семье?

— Нет, есть еще старший брат. К нему и еду.

— В Пулавы?

— Под Люблин. Брат учительствует там.

— В школе?

— Нет, частным образом.

Наступила пауза.

— Теперь вы, кажется, уже знаете все о моей семье, — с внезапным раздражением сказал Анджей.

— Нет, еще не все, — незнакомец вздохнул. — А бабка ваша, пани Голомбекова, жива?

— Жива. Живет в деревне.

— В Бартодзеях? — вдруг спросил незнакомец.

— Нет. Под Седлецом.

— Под Седлецом? — с удивлением протянул назойливый сосед.

«Ого, — подумал Анджей, — этот чудак знает даже, что бабуня жила прежде в Бартодзеях. Ясно, это Владек Голомбек».

В каюте воцарилось молчание.

Незнакомец предложил погасить свечу. Погасили.

Разумеется, теперь Анджей уже не мог заснуть, хотя минуту назад сон, казалось, совсем сморил его. Он непрерывно зевал, но лежал с открытыми глазами. Догадка не давала покоя. Что делать? Заговорить напрямик? Нет, нельзя. Чудак будет отпираться. Но раз уж он сюда явился из Москвы…

Анджей повернулся на другой бок.

— Вы не спите? — спросил его незнакомец.

Пробормотав «нет», Анджей задумался. Только сейчас он обратил внимание на акцент собеседника — едва заметный, но явно русский акцент. Даже не в том, как резко прозвучало «с» в слове «спите», но в интонации вопроса, в самом его голосе таилось непольское звучание. Анджей больше не сомневался. «Дядя, — подумал он. — Вот черти принесли!»

— Что у вас в Варшаве говорят обо всем этом?

Вопрос разозлил Анджея. Он не понимал, как это можно так спрашивать — «говорят»! Смотря кто говорит и где, смотря что говорит и что при этом думает…

— Это от многого зависит… — неохотно ответил он.

«Дядя», видимо, почувствовал его настороженность. Он заговорил громче, и непольский акцент его стал еще явственнее.

«В конце концов, ничего страшного, — думал Анджей. — Сейчас тут много вертится виленских ильвовских, никто и внимания не обратит. И все-таки не мешало бы ему заняться своим произношением».