Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья

Было уже очень поздно — видно, все-таки немало времени прошло, пока он предавался своим раздумьям. Месяц стоял высоко, и Януш чувствовал себя крайне утомленным. Почти весь день он провел на свежем, бодрящем осеннем воздухе, а ведь он давно уже так не ходил.

В том месте, где от главной дороги ответвлялась боковая аллея, ведущая в Коморово, примерно там, где упал раненый Янек Вевюрский, кто-то рванул его за руку и увлек в тень.

Это была Ядвига.

— Беги! — выкрикнула она. — В доме немцы!

Януш окаменел. Он совершенно не понимал того, что сказала Ядвига.

— Хорошо, что ты пришел с этой стороны. Игнаца арестовали в лесу и посадили в машину.

— То есть как немцы? Когда приехали?

— В сумерках. Ждут тебя. Беги!

— Но это какое-то недоразумение, — сказал Януш. — Мне надо домой. Ничего со мной не случится.

И вырвался из рук Ядвиги. Тяжело дыша, она догнала его в аллее…

— Прямо рехнулся! Тебя же заберут. Игнац сидит в машине…

— Где Геленка?

— Не знаю. Спряталась. Убежала, когда приехали. Я не видела ее.

— То есть как? Ты не знаешь, где Геленка?

— Не знаю… Выбежала в сад. Должна была ждать тебя с той стороны.

— Немцы ее не видели?

— Не знаю. Я ждала тебя. Меня тоже хотели забрать, но я не далась. Отшутилась. Некоторые говорят по-французски. Я принесла тебе теплую шаль и немного денег. Все, что у меня было. Бери…

— Мне надо домой.

Он снова вырвался из рук не пускавшей его Ядвиги и полетел вперед, в прорезанную белыми прогалинами тьму аллеи. Женщина не поспевала за ним. У нее кололо сердце, одолевала одышка. Наконец она остановилась.

Ядвига следила за его стремительным отлетом, не в силах пошевельнуться. Она лишь заломила руки и неподвижным взглядом провожала уходившего человека.

— Дважды в жизни он так спешил, — часто рассказывала она потом каждому, у кого была охота ее слушать: — когда женился на своей Зосе, и тогда, к этим немцам.

А Януш почти вбежал в ворота. У ворот стоял черный автомобиль, охраняемый часовыми, но немцы не задержали Януша. Никто не задержал его и когда он торопливо шел по двору. Только со стороны служб и риги донесся какой-то шепот. Это наверняка было предостережение.

Он стремительно вошел в сени, затем в комнату — «нижнюю», что слева от сеней.

Прежде чем увидеть немцев, Януш заметил, что на письменном столе все перерыто, начатое утром письмо исчезло, а его бумаги свалены беспорядочной кучей на полу. На самом верху — он увидел это отчетливо и вместе с тем как во сне — лежала пожелтевшая брошюрка с надписью «Ленин». Брошюра 1920 года.

Януш поднял глаза и увидел стоявшего за столом немца в каске.

Немец шутовски отдал честь.

— Мы долго ждали вас, — произнес он очень спокойно. — И что же это вы, господин граф, поделывали в лесу? Да еще так далеко?

«Значит, за мной, — решил Януш, — не за Геленкой».

— А почему вы думаете, что я был далеко? — спросил он.

— Потому, что мы долго ждали, — проговорил с раздражением гестаповец, стоявший за столом.

Януш не слушал его. Ему хотелось наклониться к брошюре Ленина и прочесть заголовок. Действительно ли это была брошюра о Толстом? Но на обложке не было заголовка. Януш потянулся за ней. Немец тотчас крикнул:

— Hände hoch! [28] Руки вверх! (нем.)

Мышинский не послушался приказа. Он наклонился над кучей бумаг и схватил брошюру. Поднес ее к своим близоруким глазам, перевернув титульную, страницу.

Немец взбесился.

— Hände hoch! Hände hoch! Hände hoch! — истерически завопил он.

Януш поглядел на него со страхом, словно на какое-то непонятное животное и поднял обе руки. В левой он держал брошюру.

Вдруг он почувствовал, как сзади его обхватывают чьи-то сильные руки и начинают обшаривать сверху донизу. Послышалось хихиканье, и рука обыскивавшего вытащила из заднего кармана брюк Януша блестящий английский револьвер.

«Забыл! — подумал Януш. — Совсем забыл, надо было выбросить где-нибудь по дороге. В траву или под деревом… Теперь пропал».

— Na, — послышался голос обыскивавшего, — da haben wir ein kleines nettes Spielzeug gefunden. Es stammt — glaube ich — aus dem Walde… [29] Ага, вот мы и нашли игрушечку. Она, я думаю, из леса (нем.).

Немец, находившийся за спиной у Януша, бросил револьвер на стол. Голос того, что обыскивал, напомнил Янушу голос Шельтинга. И перед его взором возникла панорама, — образ давнего, великолепного Гейдельберга. Он обернулся.

— Ruhig, sonnst schiesse ich! [30] Не двигаться, а не то получишь пулю! (нем.) — завопил немец, стоявший против Януша, явно теряя самообладание. Он, вероятно, впервые встретился во время обыска с подобной наглостью.

Позади Януша стоял высокий, молодой, очень красивый гестаповец.

«Ничего общего с Шельтивтом, — подумал Януш, — только акцент такой же. Очевидно, тоже родом из Гейдельберга».

И, придав своему голосу подчеркнуто любезный тон, он обратился к гестаповцу с вопросом:

— Sind Sie in Heidelberg zu Hause? [31] Вы не из Гейдельберга? (нем.)

Молодой человек ничего не ответил, только ткнул Януша дулом пистолета в поясницу, подталкивая вперед, к гестаповцу, который ждал его у стола.

«С меня достаточно, — подумал Януш, — все равно конец. Не собираюсь быть мучеником…»

Он сделал еще шаг к стоявшему перед ним немцу в каске и, переложив брошюру из левой руки в правую, слегка ударил по носу вопившего гестаповца.

— Ruhe! [32] Тихо! (нем.) — произнес он очень спокойно, но громко.

Это были его последние слова на этой земле. Три выстрела оглушительно прозвучали в маленькой комнатке. Януш оперся грудью о стол и, скользнув по нему, свалился, как манекен, на кучу бумаг. Кровь его полилась на груду заметок, записей и вечно хранившихся в тайне интеллигентских стихов. Он успел еще подумать, что всякий конец бывает таким вот неожиданно бессмысленным.

— И я больше ничего не сделаю, — попытался прошептать он.

Но пурпурная мгла уже заволакивала его сознание, словно руки смерти рвали края какого-то щита, а потом ударили в самую его середину — и больше уже ничего не было.

— Na, der ist fertig [33] Ну, этот готов (нем.). , — сказал высокий красивый немец из Гейдельберга.

С некоторых пор Спыхала жил на Брацкой 20, в прежней комнатенке Януша. Обосновался он в ней с ведома Мышинского, когда тот был еще жив. Януш в годы оккупации почти не показывался в Варшаве. И вот теперь, когда он погиб, Казимеж, к большому неудовольствию панны Теклы, уступил его комнату своему отцу.

Старый Спыхала, совсем, казалось, потерявший рассудок, объявился в Варшаве поздней осенью 1943 года. Всю его семью — они так и жили в Городенке — зверски замучили украинцы [34] Речь идет об украинских националистах. . Старик отправился в городишко за какими-то покупками, загулял там, возвратился довольно поздно — и это спасло ему жизнь. А в подожженном — он, правда, так и не загорелся, — доме в лужах крови лежали с перерезанным горлом и вылезшими из орбит глазами мать Казимежа, Ганка и двое ее детей. Сабина со своим землемером еще в сороковом году уехала во Львов, да так и пропала. Старик приехал в Варшаву и однажды в ноябрьский, очень хмурый день предстал перед Спыхалой. Кто дал ему этот адрес, как он сообразил, где искать сына, — добиться от него было невозможно. Какой-то инстинкт, который теплился в бесхитростной, простецкой душе старого Спыхалы, привел его из опустошенной Городенки в Варшаву, а в Варшаве — в особняк Билинских.