Ярослав Ивашкевич - Хвала и слава. Книга третья

«Отец всегда так говорил, — промелькнуло в голове Губерта, — granulée».

Губерт вспомнил тот вечер, когда в машине перед филармонией он ждал отца. Отец не захотел взять его на концерт Шиллеров. Пан Злотый убеждал его не водить сына на концерты. А теперь вот нет ни отца, ни пана Злотого… И Бронек погиб. Он внимательно разглядывал сосредоточенное лицо Эльжбеты, пришивавшей пуговицы к рубашке. И подумал:

«Тогда, на сцене, она выглядела иначе».

Он пристально всматривался в профиль стареющей женщины, а она даже не слышала, как он вошел в комнату. Она сосредоточенно вытягивала нитку. Губерт наклонился. Только теперь он услышал: Эльжбета вполголоса напевала.

Он подошел к ней. Она услышала его шаги, но не повернула головы. Сейчас она ногтем разглаживала материю вокруг пришитой пуговицы.

— Что вы поете? — спросил Губерт.

Эльжбета медленно повернула к нему лицо. Приложила палец к губам.

— Тихо, тихо, — вдруг проговорила она, — ведь это же по-немецки.

— Что это? — тоже шепотом спросил полуголый Губерт.

— «Verborgenheit», — сказала Эльжбета.

И вдруг, отложив рубашку, она резко поднялась с дивана. Губерт взял рубаху и с трудом натянул ее на себя — перевязанная рука не пролезала в рукав. Она немного побаливала, но за эти несколько часов он уже привык к боли. Когда он просунул голову в ворот рубахи, то с удивлением увидел совершенно другую Эльжбету. Уже без очков, она стояла у пианино. Губерту она показалась как будто немного выше ростом. Только потом он заметил, что она приподнялась на носках. Она открыла крышку пианино и легонько касалась клавиш. Рождались какие-то пустые аккорды, но басы звучали отчетливо.

Губерт подошел к ней.

Он услышал, как она скорее выговаривала вполголоса чем напевала:

Неожиданно для самого себя Губерт с силой сжал рукой горло. Он чуть было не разорвал только что починенную рубаху.

«Боже ты мой, — подумал он. — Die helle Freude zucket… Ведь это же конец, а она поет: helle Freude. — Но у него не хватило духу сказать Эльжбете: «Замолчите!»

Жар усиливался, и все казалось ему нереальным, словно нарисованным.

Вошел Анджей. Прямой и спокойный, собранный. Губерту почудилось, что даже уши у Анджея вытянулись по стойке смирно. Это все ремешок под подбородком.

— Губерт, — сказал он, — что ты делаешь? Идем.

Эльжбета повернулась к нему, прервав пение на кварте («о lass»), и, не снимая пальцев с клавиш, сказала Анджею:

— Твоя мама так хорошо это пела!

Анджей подошел к пианино.

— Разве моя мама хорошо пела? Правда? — спросил он.

— У нее был очень красивый голос, — ответила Эльжбета, — и все, что она пела, она пела с чувством. Все у нее получалось so innig [39] Так задушевно (нем.). .

— Innig! — с иронией в голосе повторил Губи.

— Ах, я помню, — сказала Эльжбетка (Губерту она все еще казалась словно нарисованной), — как мы разучивали эту фразу. — И она принялась напевать:

Слушая, Анджей по-собачьи склонил набок голову, но Эльжбета умолкла.

— Я совсем не знал маму, — отозвался Анджей таким тоном, словно заканчивал главу книги.

— Ну, идете? — позвала Геленка из другой комнаты.

— Сейчас, — проговорил Анджей и щелкнул перед Эльжбетой каблуками.

— До свиданья, — Эльжбета немного театральным жестом протянула руку Анджею. — Твоя мама необыкновенная женщина, — прибавила она. Это прозвучало неискренне.

— Губерт, возьми же какой-нибудь пиджак, — сказала Геленка в передней. — Эта кельнерская рубаха засияет в ночи, как звезда.

— Ничего, намокнет и потемнеет, — возразил Губерт, — дождь еще не перестал.

Они вышли.

Ребята стояли в подворотне в две шеренги. Костер уже погас. Было темно и холодно. Лиц разобрать было невозможно. Анджей вывел их и построил перед домом на тротуаре. Дождь шумел ровно и спокойно. Мелкие его капли со всех сторон хлестали выходящих, рубаха Губерта сразу же промокла.

Несмотря на дождь, танки на Шпитальной продолжали гореть. Раскаленные листы железа то ярко вспыхивали, то затухали. И эти вспышки слабо освещали темную улицу.

— Куда ты их ведешь? — шепотом спросил Губерт. Его это не интересовало, но он вдруг очень захотел наклониться к Анджею, почувствовать близость его тела, его существования. В этом вопросе было и «прости» и «до свиданья». Но Анджей по-прежнему стоял выпрямившись.

— К гимназии Гурского, — ответил он.

Губерт повернул налево. Анджей остановил его.

— Смотри в оба, когда выйдешь на Ясную, — предостерег он его.

Геленка пошла прямо.

— До свиданья, — тихо сказала она и подняла руку.

Но этого ее жеста никто уже не видел.

Анджей остался один. Было тихо и темно. Только раз кто-то выстрелил у Прудентиала. Ребята стояли под дождем в две шеренги. Анджей вернулся к ним. Он чувствовал, что им не по себе.

— Ну, мальчики, — сказал он, — вперед, за мной!

Когда по улице Гортензия они подошли к гимназии Гурского, навстречу им внезапно грянул залп. Их поджидали.

Едва Губерт, Анджей и Геленка скрылись в голубоватой темени дождливой ночи, разойдясь в разные стороны, в ресторане на улице Бодуэна появился Казимеж Спыхала.

Двери на лестницу были открыты. Казимеж прошел несколько комнат, темных и освещенных, и наконец оказался в спальне Эльжбеты. Певица сидела на тахте, бессмысленно уставившись на пламя свечи, стоящей перед ней на маленьком столике. Казалось, она позабыла обо всем на свете.

— Не было ли здесь Анджея или Геленки? — спросил Спыхала.

— Да, да, — словно очнувшись ото сна, ответила Эльжбета. — Только что ушли.

— Куда?

— Не знаю.

Со стороны гимназии Гурского донеслась стрельба.

— Вот видите, — сказала Эльжбетка, делая неопределенный жест рукой. — Они, наверно, как раз туда и пошли, где стреляют. Анджей был в мундире.

— В каком мундире? — неприязненно спросил Спыхала.

— У него орел был на шапке, — ответила Эльжуня.

— Орел? — Спыхала пожал плечами.

— Не все ли равно, — сказала Эльжуня. — Всегда вы что-нибудь прицепляете к шапкам и стреляете друг в друга. Всегда!

— Кто мы? — Спыхала вышел из себя.

— Вы, мужчины, — сказала Эльжбета. Она медленно поднялась с дивана, взяла свечку, переставила ее к огромному трельяжу и принялась поправлять на себе зеленый атласный халат. Сейчас она походила на мадам Баттерфляй.

— Зачем вы пришли сюда? — спросила она наконец. — Вам здесь не место.

— Меня Оля сюда прислала. Она беспокоится за детей, она знала, что они будут здесь.

— Оля?

В тоне, которым Эльжбета произнесла это имя, было и удивление, и презрение, и неприязнь. Спыхала вздрогнул.

— Она думала, что они зайдут сюда. Анджей частенько бывал здесь в последнее время.