Райан Корнелиус - Последняя битва. Штурм Берлина глазами очевидцев

Он не сказал Хейнрици, что много месяцев уже думал об убийстве Гитлера и его окружения. Он даже разработал план; хотел впустить газ в вентиляционную систему бункера, но это оказалось невыполнимым: вокруг заборной трубы был построен дымоход высотой в двенадцать футов.

— Я думал, что смогу убить его, если это поможет немецкому народу, но я не могу.

— Шпеер посмотрел на Хейнрици. — Гитлер всегда верил в меня.;, в. любом случае, это было бы несколько неприлично.

Хейнрици не нравился тон беседы. Его также тревожили поведение и непоследовательность гостя. Если станет известно, о чем Шпеер говорил с ним, то, вполне вероятно, весь его штаб будет расстрелян. Хейнрици ловко сменил тему: вернулся к первоначальному вопросу о защите Германии от тактики «выжженной земли».

— Я могу лишь как можно лучше выполнить мой долг солдата, — повторил он. — Остальное в руках Господа. Уверяю вас, Берлин не станет Сталинградом. Я этого не допущу.

В Сталинграде шли ожесточенные бои за каждую улицу, за каждый квартал. Хейнрици не собирался под напором русских вводить в Берлин свои войска и ввязываться в уличные сражения. Что касается приказа Гитлера уничтожить жизненно важные объекты, то на территории своей группы армий Хейнрици уже тихонько отменил его.

Он сказал Шпееру, что пригласил командующего обороной Берлина генерала Реймана, чтобы обсудить эти же вопросы и лично объяснить, почему невозможно перевести Берлинский гарнизон под командование «Вислы». Несколько минут спустя явился Рейман. С ним был начальник оперативного отдела штаба Хейнрици полковник Айсман.

Шпеер остался на это военное совещание.

Айсман отметил позже, что Хейнрици попросил Реймана «не рассчитывать на поддержку группы армий «Висла». Рейман выглядел так, словно его лишили последней надежды.

— Тогда я не знаю, как защищать Берлин, — сказал он.

Хейнрици. выразил надежду, что его армии смогут обойти столицу, но добавил, что ему могут приказать послать войска в Берлин, однако пусть Рейман на это не полагается.

Рейман сообщил генералу, что получил от Гитлера приказ взорвать мосты и некоторые здания в городе.

— Любой взрыв в Берлине только парализует город. Если вдруг мне прикажут взять Берлинской гарнизон под мое командование, я строго запрещу подобные акции.

Шпеер внес свой вклад. Как вспоминает Айсман, он сказал: «Если вы разрушите линии снабжения, город будет парализован по меньшей мере на год. Начнутся эпидемии и голод, а речь идет о миллионах людей. Ваш долг — предотвратить эту катастрофу! Ваш долг — не выполнять эти приказы!»

Атмосфера была напряженной. В Реймане явно шла внутренняя борьба. Наконец он хрипло сказал, что всегда честно выполнял свой офицерский долг; что его сын погиб на фронте; его дом и все имущество пропали; все, что у него осталось, — это его честь. Он напомнил о том, что случилось с офицером, который не успел взорвать мост в Ремагене, — его казнили, как обычного уголовника. Рейман думал, что то же случится и с ним, если он не выполнит приказ.

Хейнрици и Шпеер пытались переубедить его, но не смогли. В конце концов Рейман уехал, а вскоре удалился и Шпеер. Хейнрици остался один. Теперь он мог сосредоточиться на самом важном: необходимо ответить на вопрос, когда начнется русское наступление.

Самые последние донесения разведки, казалось, указывали на то, что наступление начнется очень скоро. Генерал Райнхард Гелен, начальник разведотдела штаба ОКХ, даже включил в свой доклад самые свежие допросы пленных. В одном из донесений говорилось о солдате 49-й стрелковой дивизии Красной армии, который «утверждал, что главное наступление начнется через пять — десять дней. «Красноармейцы поговаривают, — сказал пленный, — что Россия не позволит США и Англии захватить Берлин». Второй рапорт был похож и содержал еще больше гипотез. Солдат из 79-го корпуса, взятый в плен утром того дня около Кюстрина, сказал, что, когда наступление начнется, его главной целью будет «взять Берлин раньше американцев».

Если верить тому солдату, «ожидаются ссоры с американцами», которых «по ошибке» накроет артиллерийский огонь, дабы те прочувствовали мощь русской артиллерии.

В тот же день, в воскресенье 15 апреля, в Москве посол Аверелл Гарриман встретился со Сталиным, чтобы обсудить войну на Дальнем Востоке. До этой встречи генерал Дин из американской военной миссии привлек внимание Гарримана к немецким радиосообщениям, в которых утверждалось, что русские могут начать штурм Берлина в любой момент. Когда совещание со Сталиным закончилось, Гарриман как бы невзначай затронул этот вопрос. Правда ли, спросил он, что Красная армия собирается возобновить наступление на Берлин? В тот же день генерал Дин телеграфировал в Вашингтон: «Сталин сказал, что наступление действительно намечается, но он не знает, будет ли оно успешным. Однако главный удар будет нацелен на Дрезден, а не на Берлин, как он уже и говорил Эйзенхауэру».

Весь остаток дня Хейнрици снова и снова просматривал доклады разведки и разговаривал по телефону со штабными и армейскими офицерами, а в девятом часу вечера он принял решение. Он проанализировал все донесения с передовой; он взвесил и оценил все нюансы передвижения своего старого врага. И вот сейчас он замер посреди кабинета, сцепив за спиной руки и сосредоточенно склонив голову. Напряженно следящему за ним адъютанту даже показалось, что он принюхивается.

— Я думаю, — тихо сказал Хейнрици, — что атака начнется завтра еще до рассвета.

Вызвав своего начальника штаба, он отдал приказ в одну строчку генералу Буссе, командующему немецкой 9-й армией: «Отступите и займите позиции на втором рубеже обороны». Уже было 8.45 вечера. Точно через семь часов пятнадцать минут в понедельник 16 апреля Giftzweg начнет последний бой за Германию.

Вдоль всего 1-го Белорусского фронта в окутанных тьмой лесах царила полная тишина. Под соснами и камуфляжными сетями на десятки миль протянулись ряды подобранных по калибру орудий. Впереди стояли минометы, за ними — танки с поднятыми башенными пушками. Далее — самоходные орудия, и еще глубже — батареи легкой и тяжелой артиллерии. В арьергарде стояли четыре сотни «катюш» — многоствольных реактивных минометов, стреляющих одновременно из шестнадцати стволов. А на Кюстринском плацдарме, на западном берегу Одера, затаились прожектора. Солдаты и офицеры армий маршала Георгия Жукова отсчитывали последние минуты до часа «Ч», времени начала наступления — четырех часов утра.

У капитана Сергея Голбова пересохло во рту. Сергей физически ощущал, как с каждой секундой тишина становится все напряженнее. Он находился со своей частью к северу от Кюстрина на восточном берегу Одера в том месте, где река разлилась почти на пятьсот ярдов. Вокруг, как он вспомнит позже, наступления ждали «тучи ударных войск, ряды танков, саперные взводы с секциями понтонных мостов и резиновыми лодками. Берег был забит людьми и техникой, и все же тишина была абсолютной». Голбову казалось, что «солдаты дрожат от возбуждения — как лошади дрожат перед скачками». Он все время повторял себе, что «должен как-то пережить этот день, потому что столько необходимо написать». Снова и снова он мысленно твердил: «Не время умирать».