Василий Смирнов - Саша Чекалин

Долго еще разговаривали отец с сыном. Бабушка уже спала. Из соседней горенки слышался ее храп. Дед продолжал бодрствовать, хотя в разговоре и не принимал участия. Он часто выходил в сени, на крыльцо, прислушивался, беспокоясь, как бы не нагрянули немцы или полицаи.

Часы на стене, по-стариковски захрипев, звонко пробили полночь.

— Давай спать, — предложил Саша.

— Пора, — согласился Павел Николаевич, увлеченный рассказом сына. — Ты передай командиру, что, если потребуется, я сил не пожалею… В любом деле могу помочь. Леса вокруг я знаю как свои пять пальцев.

— Ладно, передам, — отозвался Саша.

Глаза у него слипались. Он повернулся на бок, погладил лежавшую рядом кошку и уснул.

Вначале он не слышал, как за стеной зашумели люди, забарабанили в окно и в калитку.

Полуодетые старики метались по избе, не зная, что делать.

— Лежи, лежи… — успокаивал Сашу отец, видя, что тот вскочил. — Наверное, на ночлег, проезжие…

Они слышали, как дедушка гремел засовом, открывая калитку. Сразу же вслед за Николаем Осиповичем в избу, топая ногами, шумно ввалились несколько фашистов к коренастый, широкоплечий полицейский. Кто-то из них осветил избу фонарем. Другой, очевидно старший, поводя автоматом и коверкая русские слова, грозно спросил:

— Кто?.. Кто?.. Какие люди?.. Партизаны есть?..

— Свои, свои!.. Нет у нас чужих, — одновременно заголосили бабушка и дедушка, стараясь загородить печку.

Солдаты заставили стариков зажечь лампу и сразу же полезли на печь.

— Кто?.. — спросил один, с нашивкой на рукаве, схватив за босую ногу Павла Николаевича.

Увидев бородатое черное лицо Павла Николаевича, он тонко, по-бабьи взвизгнул:

— Рус… Партизан!!!

— Какой партизан! Мой сын, убогий, — жалобно закричала Марья Петровна.

Осмотрев избу и видя, что никого больше нет, солдаты приказали Павлу Николаевичу одеваться. На Сашу, выглядывавшего с печи, они не обратили никакого внимания, видя, что это подросток.

Забрав с собой Павла Николаевича, фашисты, грохнув дверью, ушли.

Как только за ними закрылась дверь, Саша торопливо оделся, соскочил с печки. Наскоро накинув на себя пальто, он выбежал на улицу.

Густая черная мгла окутывала село. И сколько Саша ни вглядывался и ни прислушивался, он так и не смог определить, в какую сторону повели отца. Рядом, у соседей, скрипели калитки, вспыхивали короткие резкие лучи электрических фонариков, слышались чужие голоса. Там тоже хозяйничали фашисты.

Постояв на дороге, Саша осторожно пошел было за группой солдат, но, убедившись, что с ними нет отца, вернулся обратно. Вдали, около кооператива, сверкнув фарами, протарахтела грузовая машина. Очевидно, отца увезли на этой машине в город. Вернувшись в избу, не раздеваясь, Саша присел па приступку, соображая, что же он теперь должен делать. На полу чернели следы от сапог, сиротливо лежала на лавке позабытая отцом шапка, пахло спиртом и бензином. Бабушка и дедушка беспокойно слонялись по избе, вполголоса переговариваясь. Бабушка плакала.

— Отпустят, — неуверенно говорил дедушка, остановившись около Саши. — В армии Павел не был, не красноармеец он. Отпустят.

— Чует мое сердце: не вернется он, — причитала бабушка, то подходя к двери, то снова возвращаясь к столу. — Не отпустят, — повторяла она, всхлипывая, — за сноху теперь ему припомнят… Всё припомнят.

Саша угрюмо молчал. Теперь стало ясно, что ночная облава в селе произошла из-за убитого им солдата. Мысленно он ругал себя, что поступил необдуманно. Нужно было оттащить труп врага подальше, замаскировать его, а не оставлять на дороге. Соблюдай Саша осторожность, не случилось бы ничего с отцом.

Спать уже более он не мог. Не зажигая огня, стал собираться. Шаркая валенками, подошел полуодетый дедушка.

— Я пойду, — сказал тихо Саша. — Отца, наверно, в город повезли… Я все узнаю, тогда вернусь…

Поцеловав на прощание деда, Саша осторожно, стараясь не шуметь, вышел из дому, зябко поеживаясь.

Чуть-чуть посветлело. В селе было пустынно, тихо. Нигде ни огонька, ни человеческого голоса. Только где-то за прогоном глухо прокричал петух, но ему никто не ответил, словно все остальные петухи в селе вымерли. Деревья, кусты и луговина перед домом были обильно покрыты капельками воды, поблескивавшими в седоватом, влажном тумане.

Саша вышел на дорогу в поле и остановился. Он еще не решил, идти ли ему в город или вернуться в партизанский лагерь.

Теперь, когда мрачная, черная ночь прошла, Саша не мог себе простить, что так покорно вел себя, не заступился за отца, тем более что у него с собой были две гранаты.

Медленно светало. Серые тени лежали в кустах. Клубился густой туман над черным незасеянным полем. Над телеграфными столбами, тревожно покрикивая, кружились галки, очевидно что-то почуяв.

Саша прошел немного, все еще нерешительно оглядываясь назад, и заметил на большаке в прояснившейся дали длинную колонну людей. Торопливо, стороной, кустами он пробрался к большаку.

Галки тревожились и кричали недаром. Затихнув, они сидели на мокрых черных столбах, как часовые, внимательно провожая глазами проходивших мимо людей.

Фашисты гнали пленных. Слышались отрывистые сердитые окрики конвоиров. Скорбная вереница измученных людей тащилась молча, тихо.

Такая же участь, если не хуже, может быть, ожидает и отца. А может быть, и он уже идет в этой колонне, угоняемый в проклятую неметчину? Саша пожалел, что нет винтовки и нет партизан. Разогнать бы конвойных… отбить своих…

И тут случилось неожиданное: один из пленных юркнул в кусты и побежал по кочковатому лугу к лесу. Сразу же застрочил автомат. Бежавший, вскинув руками, упал и больше не поднялся…

Когда пленных провели, Саша кустами пробрался к лежавшему на земле в неподпоясанной солдатской гимнастерке босому человеку.

Лежал он лицом вниз, широко раскинув руки, словно хотел обнять эту сырую суглинистую землю. Повернув его к себе, Саша понял: мертвый… и замер от удивления. Был тот очень похож на Ваню Колобкова, такой же круглолицый, кудрявый. А может, это он? Заросший бородой, осунувшийся?..

Саша решительно повернул к лесу. Теперь он больше не медлил ни минуты, стремясь как можно скорее добраться до партизанского лагеря, поставить в известность командира, попросить себе на помощь одного-двух партизан, возможно Митю и Алешу, и вернуться обратно отбивать отца.

По-осеннему было тихо в лесу. Только гулял ветер по верхушкам деревьев, где-то в стороне постукивал дятел да что-то поскрипывало.

До лагеря оставалось еще порядочно, когда он заметил на поляне, возле которой пробегала знакомая Саше тропка, под старой развесистой елкой черневшие остатки костра. Зола не успела остыть, еще тлели покрытые густым белым налетом угли. В стороне на примятом темно-зеленом мху валялся нарубленный ельник. Саша остановился, подозрительно прислушиваясь и оглядываясь. Не было сомнения, что здесь ночевала большая группа людей. Ясно, что это не партизаны. Партизаны не могли жечь костер в лесу вблизи лагеря. Исследуя землю вокруг, Саша нашел тряпку со следами запекшейся крови, обрывки газет, картофельную шелуху и самое главное — консервную банку с немецкой этикеткой.