Баурджан Момыш-улы - За нами Москва. Записки офицера.

Их могилы заросли бурьяном, но их дела цветут тюльпанами.

Такими были из нашей дивизии: украинец Тимошенко, русский Севрюков, киргиз Аалы Джиенышбаев, татарин Каюм, украинец Лысенко — командир батальона, капитан Манаенко — начальник штаба полка, еврей Аузбург — начальник штаба артиллерийского полка нашей дивизии, казах Мусаев — политрук и много-много других боевых товарищей.

Боевая биография каждого из них достойна повести или романа.

...Я как-то накричал на Рахимова и был несправедлив. Он мне сказал:

— Что вы, товарищ комбат, говорите... Простите... мне показалось, что вы какую-то несуразицу сказали.

— Значит, твой комбат, Хаби, давным-давно должен быть в психиатрической больнице?..

— Какое недоразумение, товарищ комбат!

— Хаби! Слушай меня! Мне очень нелегко с нашим батальоном. Ты понимаешь?

— Разрешите доложить, товарищ комбат: и нашему батальону нелегко с вами.

Опять угнетающая тишина. Не стреляют наши, не стреляют и немцы.

— Рахимов! Почему такая тишина?

— Вроде «перемирие», товарищ комбат.

— Мне не до шуток. Скажите, почему и наши и они замолчали?

— Я думаю, что немец решил теперь обойти нас. Ведь фланги-то у нас голенькие, товарищ комбат.

— Правильно он решил! Он, значит, обнаружил нашу ахиллесову пяту. Расставьте пулеметы на фланги, прикажите им косоприцельным огнем строчить и строчить. Кухаренко пусть тоже бросит два десятка гранат по флангам...

Рахимов ушел.

— Синченко, вызовите ко мне политрука Бозжанова.

Бозжанов пришел.

— Будешь младшим адъютантом батальона. Для дела в штабе людей не хватает. Беспартийному Краеву передай, что с сего числа он — и командир и политрук роты — единоначальник.

— Товарищ комбат, разрешите...

— Не разрешаю! Повторите приказание.

Бозжанов повторил приказание:

— Идите к Краеву. Немедленно вернитесь сюда же.

...Опять началась минометно-артиллерийская долбежка. Главным образом били по нашим флангам. Огонь был сосредоточенный, мощный.

Кто-то стремглав бежал. Бежал умеючи, низко пригнувшись, зигзагом, падал, подымался. Я узнал Брудного.

Добежав, он камнем упал рядом со мной.

— Брудный!

Он молчал. Я подполз к нему. На его смуглом лице блестел пот, глаза были закрыты. Он не дышал.

— Брудный! Родной мой! — обнял я его. — Зачем ты так быстро бежал? Что ты хотел мне доложить?

Немцы пошли в атаку. Пришел Бозжанов.

— Брудный! — воскликнул он.

— Не тревожь его, он спит.

— Какой вы жестокий человек, товарищ комбат. Он же мертв!

— Не я, а война убила его.

— Простите меня, аксакал.

— Идите по ротам. Степанова пошлите к Кухаренко. Приказываю всем мстить за Брудного. Приказываю отбить и эту атаку фашистов, а Брудный пусть пока будет рядом со мной.

Бозжанов помчался.

— Рахимова пришлите ко мне! — крикнул я ему вслед.

...Мы с Брудным лежали на нашем наблюдательном пункте на переднем крае. Поднялась немецкая цепь. Наши дали им огневую пощечину. Они залегли. Никто из фашистов не подымается, а наши трещат и трещат. Кухаренко вошел в азарт, лупит вперемежку то шрапнелью, то гранатами.

— Брудный, что ты хотел доложить?

Брудный молчит. Молчу и я.

...Пришел Рахимов.

— У наших соседей относительно спокойно, — неторопливо доложил он. — Не понимаю, почему нас так облюбовали фашисты?

— Не нас, а дороги, Хаби.

— Ну, обошли бы себе на здоровье, а то прут и прут почем зря.

— Видимо, командир у них такой же взбалмошный, как я, — плывет против течения.

— Вы, значит, и в бою не забываете мои упреки, товарищ комбат.

— Нет, Хаби, всю жизнь буду их помнить. Ты мне дал большой урок. Спасибо тебе, Хаби.

— Благодарю вас, товарищ комбат.

...Снова тишина, вернее, затишье.

— Хаби, приведите сюда несколько саперов. Пусть мой наблюдательный пункт будет могилой для нашего Брудного.

Пришли саперы.

— Ребята! — обратился я к ним. — Ройте как можно глубже. Гроба не можем сделать, завернем его в солдатскую плащ-палатку. Обмывать не будем: он был чистым и погиб чистым.

Саперные лопаты резали грунт холма. Бойцы работали усердно. Когда вырыли яму больше человеческого роста, снизу мне задали вопрос:

— Довольно или рыть еще глубже, товарищ комбат?

— Довольно! Как раз по его росту.

Рахимов с Бозжановым завернули Брудного в мою плащ-палатку и вопросительно посмотрели: как быть с пистолетом?

— Оставьте при нем все воинские доспехи, — ответил я.

Я подошел к Брудному, снял со своей петлицы два кубика, прикрепил Их к его петлицам, расчесал его пышную шевелюру и сказал:

— Старший лейтенант Брудный, прости и прощай! Грянул залп за залпом.

...На войне много смертей, немало безмогильных солдат. Много безыменных героев. В этот день гибло немало наших воинов, калечилось еще больше. Одни отдавали свою жизнь за Родину, другие орошали нашу священную землю своей кровью, третьи оставались в живых; в числе их, конечно, встречались и мелкие, как вьюны, люди, но о них я не хочу говорить. На солнце не видишь пятен.

Осень уступает свои права зиме. С запада дует ветер. Он обжигает лицо, иглами колет пальцы, насквозь пронизывает тело. Невольно дуешь на руки, потираешь лицо, топаешь на месте ногами — все для того, чтобы согреться.

Земля окаменела. Когда-то нежно журчавшие ручейки и речка застыли в ледяном безмолвии. Все вокруг окуталось снежным пухом. Зима круто вступила в свои права. С непривычки мы сильно продрогли. Поеживаясь, прячем руки в рукава. Спасаясь от пронизывающего ветра, жмемся к стенам домов. Но это продолжается недолго. Время не терпит. Война остается войной. Ее не перепоручишь другому. За всем должен сам уследить, все должен делать сам.

А стоит почувствовать себя немного свободным от всего, как отдаешься во власть воспоминаний, размышлений, мечтами и мыслями уносишься далеко от окружающего, в другой мир...

Я очнулся от своих глубоких грез и, окончательно придя в себя, заметил, что Лысанка шла рысью, цокая копытами по неровному, окаменевшему проселку.

— Остановись, подожди! — услышал я знакомый голос и, резко натянув поводья, оглянулся. Придерживая рукой кобуру и неуклюже спотыкаясь о мерзлую колею дороги, ко мне бежал Мухаметкул Исламкулов.

Мухаметкул Исламкулов был красивым джигитом о высоким открытым лбом, с бархатными карими глазами. В Чимкенте, когда я еще только оканчивал среднюю школу, он был одним из ответственных работников губернского аппарата. Последние годы до войны он работал литературным сотрудником газеты «Социалистик Казахстан». Он был старше меня лет на пять, очень выдержанный и уравновешенный, и мы все его чтили, как старшего брата.

Мы не встречались с самого начала боевых действий нашего полка. Я почувствовал, что сильно соскучился по нему. Бросив поводья Николаю, я соскочил с коня и побежал навстречу.