Андрей Еременко - В начале войны

Спустя несколько минут после того, как мы оставили дом, над Борщево появилось до десятка пикирующих бомбардировщиков Ю-87, которые, образовав круг, начали бомбить этот злополучный дом. Самолеты противника, как видно, наводились на наш передовой КП. В этом не было ничего удивительного, ибо район восточнее села незадолго до этого занимался противником и его корректировщики, оставшись в нашем тылу, наводили свою авиацию на цели.

К 10 часам утра я с группой офицеров вновь вернулся на передовые командные пункты дивизий, части которых развивали наступление. Сначала я побывал на КП 137-й дивизии. Этой дивизией командовал замечательный командир И. Т. Гришин{16}. После этого я снова поехал на КП 269-й стрелковой дивизии, который расположился у домика лесника, речь о котором шла выше. Здесь же невдалеке, в лесу, разместился и КП 3-й армии, на котором были командарм Я. Г. Крейзер, член Военного совета Ф. И. Шекланов и начальник штаба А. С. Жадов. Они уверенно руководили своими войсками. Спустя 20 минут после того, как мы сюда приехали, появились пикировщики врага и начали бомбить КП дивизии и боевые порядки артиллерии, которая занимала невдалеке огневые позиции.

Здесь я был ранен в правую ногу и в правое плечо несколькими осколками авиационной бомбы. Этой же бомбой был ранен и секретарь партийной комиссии фронта Шкумок, очень способный партийный работник и храбрый воин. Мы спаслись чудом, так как самолет точно пикировал на нас, а мы стояли рядом с домиком, у большой сосны. Я, облокотившись на сосну, наблюдал в бинокль за действиями наших войск и противника. Рядом со мной стоял Шкумок и что-то докладывал мне о членах партии. В это время пикировщик врага уложил бомбу в 3 м от нас, но она разорвалась с противоположной стороны сосны. Это и спасло нас. Взрывной волной и осколками меня оглушило и сбило с ног. Шкумок получил более легкое ранение. Нас подняли, перевязали и понесли в лес, где стояла моя машина, и положили в нее. Затем отвезли меня на опушку леса, к которой примыкало поле, усеянное стогами сена. У одного из них мы организовали своеобразный КП. Со мной находился адъютант, несколько офицеров для поручений и медработник. Я был в полном сознании.

Через 10–15 минут после ранения ко мне подошли командующий 3-й армией Я. Г. Крейзер, член Военного совета Ф. И. Шекланов и начальник штаба А. С. Жадов. Они заверили меня, что примут все меры, чтобы выполнить приказ командования фронта и Ставки Верховного Главнокомандования. О моем ранении они сразу же сообщили в Ставку.

В 20 час. 30 мин. 13 октября в темноте меня положили в самолет По-2, чтобы, по приказанию Ставки, отвезти в Москву. Сел оо мной и мой адъютант Хирных.

Двукратная попытка поднять самолет в воздух не увенчалась успехом. Взлетная площадка была выбрана не совсем удачно. Она представляла собой сжатое поле с высокой стерней. Выпавший накануне снег растаял, земля раскисла и стала топкой, как болото. Все это затрудняло взлет.

Тогда летчик Кошуба, чтобы не перегружать самолет, попросил меня не брать с собой адъютанта. Я долго на это не соглашался, так как мне жаль было оставлять такого храброго и преданного делу офицера, каким был В. П. Хирных. К тому же я был в очень тяжелом состоянии. Помощь и просто присутствие близкого человека были мне необходимы. Но в конце концов, скрепя сердце, я вынужден был предложить Хирных оставить самолет, что он и сделал со слезами на глазах. Офицер был крайне обеспокоен тем, что мне будет тяжело без его помощи в пути. Лететь над прифронтовой полосой на утлом самолете было весьма рискованно, и только темная ночь была нашим прикрытием.

Может быть, эти слезы у Хирных были вызваны тяжелым предчувствием, что мы больше никогда не встретимся с ним. На следующий день после того, как мы расстались, Хирных был убит осколком снаряда.

С болью в сердце я узнал о гибели этого скромного и мужественного юноши, который самоотверженно выполнял свою незаметную, но столь необходимую в условиях фронта работу. Будучи в госпитале, я известил о его смерти родителей и жену.

После того как Хирных, пожав мою руку и пожелав счастливого пути, оставил самолет, нам удалось, наконец, оторваться от земли.

В абсолютной темноте наш ночной бомбардировщик набрал высоту и лег на курс.

Сначала мы взяли курс на юго-восток, а затем повернули на север, на Москву. Нас окружала почти полная темнота, лишь в двух местах пылали пожары. Один из них был, по-видимому, в районе Локоть, а другой где-то севернее, где наши части вели тяжелые бои.

Время тянулось медленно. Меня мучила боль, жажда и холод. Пора была осенняя, а я был укрыт довольно легкой шинелью. Время от времени я впадал в забытье, затем сознание вновь возвращалось. В один из таких моментов я услышал, что мотор работает тихо. Ну, видимо, прилетели, — подумалось мне, ведь летим уже целую вечность, почему не светает? В действительности, как мне сказал Кошуба после моего выздоровления, мы были в воздухе около трех часов. Я стал опять забываться, но чихание мотора и ощутимое снижение самолета окончательно привели меня в сознание. Вот, наконец, садимся, — мелькнула мысль, и чувство покоя наполнило мое сердце.

Однако не успел я толком осмыслить происходящее, как почувствовал сильный удар, затем меня подбросило вверх и снова ударило. Последним ощущением было то, что мы перевернулись. Затем я снова потерял сознание. В себя я пришел от боли в левом боку, на котором лежал, и от холода. Сильно болели также раненые нога и плечо. Так я лежал довольно долго, чувствуя, что случилось что-то неладное. Наконец, послышался голос Кошубы, он спрашивал, жив ли я. Я спросил его в свою очередь, что случилось. Оказывается, мотор самолета сдал, и мы спланировали, грохнулись в полнейшей темноте на землю. Кошуба был на ногах, он отделался, к счастью, легкими ушибами, но не пришел ко мне на помощь сразу, потому что тоже потерял сознание, и, видимо, не столько от удара, сколько от нервного потрясения. Он еще до удара самолета о землю понимал катастрофическое положение. Это был человек долга. Чувство ответственности за жизнь и безопасность командующего фронтом в момент чрезвычайной опасности заставило его собрать всю энергию и волю. Он не терял самообладания, пока держал штурвал, и пытался управлять падающей машиной. Но, когда самолет коснулся земли, силы оставили Кошубу, и лишь через 15–20 минут он снова пришел в себя и стал действовать.

Я попросил летчика найти соломы или дров для костра, чтобы хоть немножко согреться. Кошуба ушел, освещая себе путь карманным фонарем. Вернулся он неожиданно быстро и рассказал, что рядом стоит дом, по-видимому, мы находимся возле какого-то села. Тогда я попросил его позвать людей, чтобы они помогли ему внести меня в дом. Что происходило дальше, я помню весьма смутно. Во всяком случае, понял, что меня перенесли в дом. Эта процедура отняла у меня остаток сил, я снова потерял сознание и пришел в себя уже лежа на кровати, когда мне дали выпить чего-то горячего. После этого я почувствовал себя лучше, но потом снова несколько раз терял сознание.