Ружка Корчак - Пламя под пеплом

Три недели о них — ни слуху, ни духу. Тревожно и напряженно ждем. Потом появился еврей, работавший на железной дороге, и рассказал, что видел двух девушек, на первый взгляд «гоек», но, как ему кажется, все-таки евреек, которых вели немцы на вильнюсском вокзале. Девушки ему незнакомы, их участи он не знает. Но мы-то знали…

После долгих странствий, изобиловавших опасностями и бесчисленными проверками. Соня с Цееей приехали в Полоцк. Там их задержали и доставили в какой-то армейский штаб. Девушкам уже казалось — конец, поддерживало только сознание важности задачи. Обе знали немецкий. Они заявили, что они фольксдойче, приехали искать угнанных русскими мужей.

Немецкий офицер объявил им: не покинут пределы Полоцка — будут расстреляны. Соня с Цесей думали только об одном — как выполнить задание. Они бежали и добрались до Великих Лук.

Действовать надо было очень осторожно, о партизанах расспрашивать нельзя. Но из подслушанных разговоров они поняли, что в окрестностях, на расстоянии всего 12 километров есть партизанская база и неподалеку от нее — фронт!

12 километров! Как близко до цели! Спускался вечер, но не хватало терпения ждать. Дорога каждая минута. Несмотря на риск, двинулись дальше, в направлении деревни.

Они не прошли и полпути, как были задержаны белорусскими полицаями. Бежали, вернулись в Полоцк и были снова задержаны. На этот раз их отправили назад в Вильнюс в сопровождении немцев.

Мучила мысль, что задача не выполнена, могут распознать в них евреек из гетто, и тогда все гетто за них заплатит. Уже в Вильнюсе, на хорошо знакомом вокзале им удалось сбежать в третий раз. С помощью работавших там евреев девушки спрятались, а потом возвратились в гетто.

Так и не дошла до Москвы и до свободного мира весть о двух юных бойцах, двух еврейских девушках, которые с риском для жизни шли к столице, неся в своих сердцах пламенный братский привет и последний призыв заточенных в стенах гетто евреев Вильно.

После этих событий в гетто снова явился связной организации — Розенович. Мы давно не имели новых известий и ждали его с нетерпением. Он рассказал:

— Крестьяне донесли о парашютистах немцам. Группу окружили. Был бой. Я видел, как парашютисты, отстреливаясь и обливаясь кровью, пытались выскочить из квартиры и прорваться через окружение.

С этого момента всякая связь с группой прекратилась. Все усилия набрести на ее следы не дали результатов. Впоследствии мы узнали, что парашютисты, с которыми мы встретились, были передовым отрядом Литовской партизанской бригады, засланным главным партизанским командованием.

Снова мы остались одни. И снова нам приходится рассчитывать только на свои силы.

15 июля 1942 года по вильнюсскому гетто было расклеено следующее объявление:

В соответствии с приказом вильнюсского окружного комиссара от 12 июля 1942 года я принял на себя в качестве старшего полиции гетто всю ответственность за гетто.

Основы существования гетто — труд, дисциплина и порядок. Каждый житель гетто, способный трудиться, служит залогом нашего существования. Среди нас нет места тем, кто не хочет работать, предпочитая окольные пути, и занимается всякими преступлениями.

Будучи уверен, что меня правильно поймут все жители гетто, я распорядился освободить всех заключенных из местных тюрем и настоящим объявляю общую амнистию, давая, таким образом, бывшим преступникам возможность вступить на путь исправления и вернуться к честному образу жизни в собственных интересах. Но пусть никто не сомневается, что в случае необходимости я не остановлюсь перед самыми суровыми мерами в борьбе против преступных элементов.

Надеюсь, что этот мой призыв безоговорочно поддержат все жители гетто.

Месяца два спустя Генс был назначен официальным представителем всех гетто Литвы и Белоруссии. Вильнюсское гетто наделили особыми правами и присвоили ему статус центрального гетто. Здесь будут составляться правила для всего «Вильнерланд» (так окрестили территории, включенные в компетенцию вильнюсского гетто).

Таким образом, мы превратились в «империю»… Наши «колонии» чрезвычайно пестры. В этот период в ближних местечках еще имеются гетто, где евреи живут в относительном спокойствии. У каждого такого гетто — своя история, которая состоит из акций, резни и массовых убийств. Каждое гетто борется за свое повседневное существование. Теперь, когда их передали под новое управление, начались метаморфозы.

Из Вильнюса командировали чиновников, полицейских и спецов для реорганизации окрестных гетто по образцу центрального. Им надлежит завести там аналогичные правила и порядки.

Генс, не разглядев еще той западни, какую уготовили ему немцы, назначив его верховным правителем, вначале серьезно намеревался скроить все гетто по образцу вильнюсского, которое, благодаря его мудрой экономической политике и методам работы, являлось, по его мнению, верхом совершенства.

Евреям вильнюсского гетто повышение Генса пошло на пользу. В главном, центральном гетто люди себя чувствовали более уверенно. И действительно, гетто стремительно развивалось. Безработных в нем больше не было. Его экономическое значение росло день ото дня, и немцы не переставали заверять, что гетто им необходимо и что вильнюсские евреи — трудолюбивые и способные. Вдобавок, Генс и Деслер обзавелись репутацией людей, пользующихся небывалыми связями среди властей, и евреи пребывали в уверенности, что эти двое могут добиться всего. В наших кругах давно имел хождение печальный анекдот насчет того, что Гитлер, мол, не собирается истребить подчистую всех евреев; оставит несколько, чтобы после войны посадить в клетку и повезти по свету напоказ — пусть мир знает, что некогда были такие и всем заправляли. Тут мы горько добавляли от себя: «И каждый еврей твердо убежден, что именно он окажется в той клетке». В описываемый период евреи Вильно тоже верили, что попадут в нее.

Еврейская полиция из Вильно, посылаемая в окрестные гетто, тоже разделяла эту уверенность.

Ее вес увеличивался по мере того, как возрастал вес гетто и его администрации. Мурер, в знак своего удовлетворения деятельностью гетто и, особенно, еврейской полиции, выдал ей мундиры. Так эта полиция, до сих пор отличавшаяся от штатского населения только голубой нарукавной повязкой, приняла грозно-величавый вид.

Все было продумано, вплоть до офицерского мундира из более тонкого сукна. Даже синий цвет эмблемы с белым щитом Давида у вспомогательных полицейских имел разные оттенки — в зависимости от старшинства.

Народная поговорка о том, что одежда «создает» человека, пришлась точно на полицию: облачившись в форму, она словно переменилась. Евреи давно были научены ненавидеть форму: она ассоциировалась у них с коричневой рубашкой Черного Вайса, серо-зеленой шинелью ненавистного Мурера, темно-синими мундирами литовской «Ипатинга» — убийц из Понар. Еврейская полиция в своей темно-синей, как у литовцев, форме стала чужой и враждебной, и всякий держался от нее подальше.