Александр. Омильянович - Смысл жизни

— Приняты. Следующий…

Миновала полночь, мороз усиливался. Шел снег. Был январь 45-го.

Ян Шостак стоял на наблюдательном посту и всматривался в заснеженный берег Вислы. За рекой вырисовывались руины города, где еще был враг. Шостак напрягал зрение, но темнота мешала что-либо рассмотреть, Вот он заметил саперов в белых маскировочных халатах. Они разминировали предполье, по которому через несколько часов должно начаться наступление. Из землянок доносились голоса. Никто перед атакой не спал.

Сменили Яна через час. Он снова проверил оружие, положил еще несколько гранат в сумку.

Загрохотала артиллерия. На другой стороне реки разгорелось настоящее пекло. Пехотинцы ожидали команды, прижавшись к земле. По приказу все с криком «ура» лавиной ринулись по льду Вислы. Прижатые пулеметными очередями врага, прятались за мостовые быки. Но цель становилась все ближе…

Шостак с двумя солдатами продвигался в направлении пулеметного гнезда. Были уже близко, и тут один из солдат, вскочивший, чтобы броситься к окопу, был сражен пулей и упал. Теперь их осталось двое. Все отчетливее видели они тех, кто преграждал им путь к Варшаве. Измерили взглядом расстояние и, разгоряченные сражением, возбужденные, опьяненные наступлением, ринулись к противоположному берегу, бросая гранаты.

Шостак подскочил к вражескому пулеметному гнезду один. Когда он перепрыгивал через окопы противника и тела убитых немцев, увидел, что слева и справа лавиной наступает в сторону города пехота его полка. Он присоединился к группе, которая атаковала укрепленный дом, и тут был сражен пулеметной очередью. Упал на снег. Он пришел в сознание, когда санитары подняли его на носилки.

— Шостак, Варшава свободна! Наши пошли вперед! Не умирай! — крикнул ему в ухо санитар.

Танковые части советских войск, словно клещами, рвали гитлеровскую оборону. Наступление шло в направлении Одера, Балтики через Восточную Пруссию. Редко доходившие на Августовщину газеты приносили радостные сообщения: «Познань освобождена», «Быдгощ освобожден», «Силезия освобождена», «Войско Польское штурмует Померанский вал»…

Зигмунт Василевский (Мартин), командир террористской банды на Августовщине, просмотрел газету, показанную ему хозяином дома, у которого они квартировали, смял ее с ожесточением и бросил в печь. Вошел Мечислав Суровецкий (Сабля), который, по мнению Мартина, всегда приносил более интересные известия, чем газеты. Много дней он находился в разведке по району.

Летом 1940 года Мечислав Суровецкий добровольно явился в шпионский центр гитлеровской военной разведки, который находился в Сувалках. Начальник этого центра полковник Петро Дьяченко и зондерфюрер Шпитценпфайль (Фогель) сразу же приняли предложение Суровецкого, и они быстро сторговались. Суровецкий стал агентом абвера, получил псевдоним Сабля и регистрационный номер А-34. В 1940–1941 годах он выполнял много шпионско-диверсионных заданий гитлеровцев в Белостокском воеводстве. Дьяченко и Фогель высоко ценили работу Суровецкого. В мае 1941 года он был направлен в школу разведки и диверсии абвера, которая находилась в местности Гроссмюль под Кенигсбергом.

Нападение гитлеровской Германии на Советский Союз вынудило прервать «обучение». Из шпионской школы абвер перебросил Суровецкого в Витебск в целях проведения там диверсионной деятельности. После выполнения задания Суровецкий возвратился на Августовщину, где действовало польское подполье. Агент гитлеровской разведки предал своих хозяев — немцев. Он изменил политическую «ориентацию» и вступил в отряд Армии Крайовой. Тогда никому не было дела до того, чем раньше занимался Мечислав Суровецкий.

Во время памятного совещания в лесу Вротки, когда каждый партизан должен был определить свою позицию, бывший гитлеровский шпион встал на ту сторону, которая считала главным своим врагом не гитлеровцев, а коммунистов. Кличка у него осталась та же — Сабля. Командир банды Зигмунт Василевский (Мартин) назначил его своим заместителем. Подготовка и опыт, приобретенные во время службы у гитлеровцев, пригодились в его деятельности. Сабля легко добывал сведения о том, кто является членом Польской рабочей партии, кто хорошо отзывается о народной власти.

В тот вечер Суровецкий докладывал Мартину о разведке в районе.

— Я был в Чарнухе. Установил, что Винценты Заневский, бывший партизан АК, в настоящее время находится на фронте. Пишет письма Кузьминским…

— Когда приедет в отпуск? — спросил Мартин.

— Неизвестно. Об этом не пишет. Пожалуй, теперь уже после войны.

— Дальше…

— Ян Шостак, тоже бывший партизан АК, ранен и находится в госпитале. Возможно, скоро возвратится домой…

— Что с его семьей? — опять прервал Мартин.

— Проживает в доме, оставленном Граевскими.

— Богатые? — торопливо спросил атаман.

— Нищие. Семеро детей.

— Посмотрим, — проворчал Василевский.

— Я узнал, что Францишек Михневич из Кольницы выбран в какой-то там совет и является членом партии… Александр Станкевич из Осового Гронда работает в ППР и милиции. Иногда приезжает домой. Потом я установил…

Несмотря на ночь, Ян Шостак уверенно шел по этим местам. Знал здесь каждую тропинку, каждую развилку дорог. Это были его родные места. Хотя он и хромал на левую ногу и простреленные легкие покалывал холодный мартовский воздух, он чувствовал себя легко и радостно.

Из-за холмов показались крыши построек Чарнухи. Шостак помнил предостережение командира части быть внимательнее, так как бандиты убивают возвращающихся домой солдат. Он был отцом семерых детей, и они все время стояли перед ним. Постучал в окно. Скрипнула дверь. Выглянула жена.

— Яся…

— Зютка…

Разрыдались оба и долго стояли, прижавшись друг к другу, на пороге избы. Потом он по очереди брал на руки детей. В дом Яна Шостака пришла радость.

Прошло четыре дня. Наступала ночь 23 марта 1945 года. Дети уже спали. Вдруг Ян услыхал подозрительный шорох, как будто бы кто-то крался под стенами дома. Он хотел выйти, но в этот момент застучали в дверь. Ян открыл. Ворвались люди с криком: «Руки вверх!» — и прижали его дулами автоматов к стене. Шостак узнал Зигмунта Василевского, Мечислава Суровецкого и других. Жили когда-то недалеко, а потом вместе с ним были в лесу.

— Где сын Чеслав? — спросил Мартин.

— Спит, — тихо ответил Шостак.

Стянули мальчика с кровати и поставили рядом с отцом у стены. Жена и разбуженные дети подняли крик, плакали. Угрожая автоматами, бандиты приказали им молчать.

— Зигмунт, Метек, вспомните, как вместе в отряде… Я же кровь за родину проливал… — пытался их образумить Шостак.