Владимир Волосков - Где-то на Северном Донце.

«Хейнкели» забрались ввысь. Их уже только шесть. Как раз тогда, когда Лепешев выглядывает из-за стены, они высыпают последнюю серию бомб.

— Болваны! — смешливо и неожиданно громко орет Каллимуллин. — Испугались, шайтаны! Кто же бомбит с такой высоты…

Действительно, рассеяние бомб велико. Взрывы поднимают фонтаны земли где-то между садами и ползающими по голубовато-зеленой степи танками.

Бомбардировщики уже не строятся в крейсерскую колонну, один за другим уходят на юг. И чем тише становится рев их моторов, тем громче слышатся Лепешеву взрывы мин.

По тем же традиционным немецким правилам после бомбовой долбежки должна начаться атака. Но ее нет. И очевидно, не скоро будет. Танки T-IV, а их четырнадцать, больше не стреляют; в надежде вызвать на дуэль KB они отползают к балкам и останавливаются там рассредоточенной группой.

За балками тянется ввысь темный султан дыма. Еле видный в бинокль, торчит из земли переломившийся надвое фюзеляж самолета, там догорает тот, седьмой «хейнкель», которого недосчитался Лепешев в белесовато-голубом небе.

Лейтенант успокаивается. Садится на груду кирпичей. Возле конюшни то и дело рвутся мины, но спускаться в наблюдательный пункт ему не хочется, хотя там можно полежать, пока не началась немецкая атака.

Этот новый наблюдательный пункт оборудовал для лейтенанта тот же Глинин. Ему помогли телефонисты и бойцы-артиллеристы, которых выделил Каллимуллин. Под огромной глыбой рухнувшей стены откопан просторный окоп — вернее, блиндаж, — в фундаменте пробита амбразура, из которой хуторок, сады и копошащиеся в степи немцы видны как на ладони. Там размещены телефоны, установлена каллимуллинская стереотруба, есть земляная, устланная типчаком и мятником, духовито пахнущая степью лежанка. Не наблюдательный пункт, а настоящий дот соорудил под рухнувшей стеной Глинин! И все равно Лепешеву не хочется спускаться туда. Ему лень пошевелиться.

— Ты бы малость полежал, — предлагает Каллимуллин. — Давай помогу. До атаки отдохнешь.

— Обойдусь. — Лепешев вяло качает кистью.

Ему в самом деле кажется, что если он посидит немного, то вялость пройдет. Но новый близкий взрыв мины обдает лейтенанта кирпичной пылью. Над головой свистят осколки, куски кирпича.

— Не порядок… — хмуро бурчит Глинин, как-то незаметно появившийся рядом с лейтенантом. Он умеет появиться возле командира вот так, незаметно, когда Лепешев не знает, что делать, или лихачит под огнем.

И Лепешев сразу сознает, что действительно не порядок. Ему, старшему командиру на основном рубеже, совсем ни к чему сидеть под минометным огнем, каждую минуту рискуя получить осколок. Он встает.

В блиндаже и впрямь удобно. Поверх травы на лежанку брошено несколько немецких пятнистых плащ-палаток. Здесь сравнительно тихо. О чем-то мирно беседующие телефонисты кажутся Лепешеву не солдатами, а случайно забредшими сюда мальчишками. Лейтенант плюхается на лежанку, блаженно вытягивает ноги.

Глинин кивает на нишу, вырытую в боковой стене блиндажа. Там у запасливого помкомвзвода несколько фляг с немецким ромом. Бирюк утром принес их из сада вместе с плащ-палатками и несколькими ящиками немецких патронов.

Лепешев отрицательно качает головой — он не имеет привычки пить перед боем.

Глинин не проявляет ни малейшего недовольства. Указывает пальцем на мотоциклетную фару, подвешенную в углу блиндажа. Эту фару и аккумулятор он снял с разбитого немецкого мотоцикла.

Лепешев опять отрицательно качает головой. Нет, и освещения электрического ему не надо. Достаточно света из амбразуры.

Глинин сосредоточенно чешет затылок, потом молчком, как и пришел, покидает блиндаж. Но от угрюмой заботы его Лепешеву вроде бы становится легче. В голове у лейтенанта все еще шумит, но он чуть улыбается и думает, что Глинин, помимо всего прочего, неплохой хозяйственник, умеет обживаться на новом месте не хуже загребастого сибиряка Максимова.

— Новенького ничего нет? — спрашивает Лепешев телефонистов.

Те вскакивают, мнутся.

— Никак нет!

— Так-таки ничего?

— Официально ничего не сообщено, товарищ лейтенант, — говорит один из телефонистов, красивый чернобровый парень, помаргивая большими серыми глазами. — Только вот ребята…

— Что ребята?

— Ребята сказали, будто первому, и вообще всему штабу, приказано срочно переправиться на левый берег.

— Солдатское радио… Что ж, так оно будет лучше. — Лепешев перестает улыбаться, он чувствует, что за этой новостью кроется нечто серьезное.

Немецкие танки прорываются в сады после второй атаки.

Сначала они атаковали по всему фронту, но когда из-за деревьев начали стрелять противотанковые пушки, развернулись и быстро вышли из зоны действенного огня.

Вскоре артиллерия противника открывает огонь по засеченным наблюдателями противотанковым пушкам.

— Неужели сидят на месте, а? — волнуется у стереотрубы Каллимуллин. — Надо было сразу сменить позицию.

— Не дураки, сменили, конечно, — успокаивает его Лепешев, а сам думает, что если артиллеристы не перетащили в паузу свои «сорокапятки» на запасные точки, то им уже не стрелять — артиллерийская инструментальная разведка у немцев поставлена неплохо.

Расчеты противотанковых пушек дело свое знают. Они успели сменить позиции. Однако это не может спасти положение. Танки вдруг стремительно мчатся к левому флангу. Строятся там уступом и вдоль берега реки, на максимальной скорости, ведя на ходу интенсивный огонь, устремляются к садам. Их натиску противостоит лишь одна левофланговая пушка. Противотанковые орудия, расположенные в центре и на правом фланге оборонительного рубежа, помочь своим товарищам не могут — за пологими холмиками танки им не видны.

Используя неровность местности, защищенные от флангового огня, все четырнадцать танков нацеливаются на один узкий участок. По тому же левому флангу беглым огнем бьют и орудия, и минометы. По мере приближения танков к садам черная стена взрывов смещается в центр, а потом на правый фланг.

В блиндаж к Лепешеву врывается старший лейтенант-танкист, командир закопанного КВ.

— Д-давай откроем огонь, лейтенант! — отрывисто кричит он и нервно мнет в руках шлем.

— Сколько у тебя бронебойных снарядов? — стараясь говорить спокойно, спрашивает Лепешев, не отрывая глаз от бинокля.

— Од-диннадцать…

— Вот видишь… Ничем ты им сейчас помочь не можешь. Поздно. Смотри.

Танкист втискивается между Лепешевым и Каллимуллиным, смотрит в амбразуру. Два танка стоят у реки. Один горит, у другого перебита гусеница. Остальные двенадцать уже ревут между деревьями.

— Т-так ведь п-перемнут они там наших! — с отчаянием рычит танкист. — Как п-пить дать, п-передавят!