Василий Алексеев - Россия солдатская

— Сумеем мы проехать в Москву на поезде?

— Один билет во всяком случае продадут по предъявлении московского паспорта. Его я передам тебе, а сама поеду до следующей станции без билета. В крайнем случае меня только оштрафуют. Кое-какие вещи для тебя я привезла — чемодан в камере хранения на вокзале.

— Думаешь лучше к хозяйке не заходить?

— Думаю, да — из Москвы могли уже сообщить в местное НКВД. Знаешь что, — вдруг всхлипнула Оля, — пойдем скорее, я так боюсь!

Павел и Оля стояли на перроне последней станции, до которой доходили московские пригородные поезда. Движение было сокращено и народа на перроне было много. Осмотревшись, Оля заняла очередь к кассе, а Павел продолжал наблюдать. Только один милиционер равнодушно маячил около очереди. НКВД не было видно. Вдоль очереди медленно двигалась полная красивая девушка в красной фуражке дежурного по станции. Девушка внимательно проверяла паспорта и документы, на основании которых пассажиры собирались покупать билеты. — Второго билета не достать, — понял Павел. —Но это не так страшно — до прихода контроля Оля успеет взять билет на какой-нибудь станции.

Павел отошел подальше от очереди, чтобы не обращать на себя внимание дежурной по станции.

В поезде сразу стало тесно. Павел и Оля сели к окну друг против друга. Было условлено заранее, что, в случае неприятности с контролем, Павел сделает вид, что незнаком с Олей и едет дальше один. Павел прислонился к стенке.

— Хорошо что сели… В Москве у каждого дома дежурят жильцы, проверять документы может каждый. Надо проскочить столицу засветло. Кроме того, надо миновать главный вокзал.

Поезд тронулся. Оля сидела напротив внешне спокойная, бледная. Павел чувствовал, что внутренне она напряжена до последней степени. Иногда украдкой он смотрел на осунувшееся лицо жены, на тонкие морщинки, появившиеся у глаз и губ, на пожелтевшую кожу и сердце его сжималось. — Дорого ей дается жизнь со мной! А я постепенно превращаюсь в бродягу… На постройке моста уже стало скучно, а сейчас страшно и интересно. Конечно, в эту минуту более страшно, чем интересно, но самое главное, что необходимость жить, где попало, начала превращаться в привычку. С тех пор, как милиция выгнала из Москвы за старую судимость, прошло уже больше восьми месяцев, из них почти три месяца войны. Может быть, осталось совсем мало до освобождения? Тогда надо будет создать Оле хорошую, нормальную жизнь, она это давным-давно заслужила.

Павел поймал быстрый, тревожный взгляд жены. — Станция. А если она не успеет взять билет? Одному пробираться через Москву будет труднее, а главное так страшно расставаться! Павел почувствовал вдруг, что слабеет. Оля встала и направилась к двери. В ту же минуту поезд стал замедлять ход и, не дожидаясь пока он остановится, на площадки стали выпрыгивать отдельные люди, сначала мужчины, потом, когда ход совсем замедлился, вся толпа пассажиров. Олю затолкали и оттеснили вглубь вагона. Уже поздно, она не успеет выйти взять билет и вернуться. Надо было выйти на площадку и сразу спрыгнуть. На мгновение стало досадно и в ту же минуту радостно: — Слава Бору, не разъединились! Оля вернулась и решительно села к окну. Толстая женщина стала в проходе между лавочками. Павел почувствовал, что Олина рука быстро сжала его пальцы и также быстро отдернулась. Станции следовали за станциями, вагон был уже набит до отказа. Оля не шевелилась. Когда женщина, стоявшая между ними, на минуту отшатнулась, Павел увидел, что Оля читает. Наверное только делает вид, что читает, — подумал Павел. Мелькнула русая головка, пробор и коса вокруг головы. Ему нравилась эта прическа и Оля стала носить ее постоянно.

Большая станция, ругань, крики. Поезд здесь простоит долго, но выйти из вагона невозможно. Почему нет контроля? Наверное тоже потому, что нельзя пройти. Господи, помоги хоть сейчас не разъединиться! Ведь уеду, скроюсь и неизвестно когда опять встретимся. А что если ее убьют во время штурма Москвы? Я пойду по улице, сверну в переулок, увижу дом, четырехэтажный, каменный, парадное, желтую дверь, позвоню: я дома, я свободен, все свободны! А ее уже нет… Павел вздрогнул и наклонился ближе к окну, чтобы увидеть Олю. Серые встревоженные глаза посмотрели на него из-за коричневого платья, разделявшего их.

— Сейчас сойдем, — тихо сказал Павел.

Контроль так и не пришел. На маленькой станции, совсем под городом, сошли на пути и сразу очутились в поле. Пыльная дорожка, тоненькие, нестеровские березки.

— Слушай, если нас разъединят, то устраивай свою жизнь заново. Я тебя жду пять лет, а потом…

— Не говори глупостей, — испугался Павел. — Любого из нас могут убить, но не разъединить. Если немцы подойдут на 50 километров к Москве, то и Москва будет взята.

Не знаю. Боюсь, что война кончится ничем, а мы разъединимся.

Павлу стало не по себе, он крепко взял Олю за руку и посмотрел ей в глаза. По бескровным щекам катились слезы. Где-то за строгой серьезностью взгляда пряталось отчаяние.

— Не надо так, это у тебя нервы после поезда… сейчас на метро, потом на трамвай, а ехать от Москвы будет безопаснее.

Город промелькнул серый, напряженный, ожидающий. Говорили мало — если бы Павла задержали в столице, дело могло обернуться совсем плохо, но все сошло благополучно. Оле продали два билета до Истры. В купе никого, но говорить страшно. Сидели, крепко взявшись за руки. Наконец, станция — район богатых дач артистов, художников и ученых. — Примут ли? — думал Павел. Он приехал без предупреждения, но это люди того круга, в котором железная спайка, без слов, без объяснений, спайка гонимых, но не сломленных. Никто не видит, как Павел открывает калитку и две тени идут к дому. Если Павел и останется, то примет еще меры предосторожности: он уйдет с Олей и вернется совсем ночью, спрячется и не будет выходить. Песок скрипит под ногами, сердце часто стучит. — Будет совсем скверно, если они испугаются, ведь это очень опасно! Куда мне тогда деваться?

Выходит полная молодая дама. Серые умные глаза, густая копна волос. Мужа еще нет, это плохо, но к этому Павел уже готов. Она несколько удивлена, но здоровается дружески и с полным доверием. Они почти не знакомы, но она знает, что Павел человек свой. Павел садится и рассказывает — коротко, сухо, деловито, следя за впечатлением от своего рассказа. Оля сбоку наблюдает за ним. Он на нее не смотрит, но все время ее чувствует. — Если дама то же чувствует, что переживает Оля, то она не откажет. Ведь сейчас война еще более всех сблизила. Павел замолкает и смотрит па круглое, очень русское лицо дамы. Конечно, какой же разговор. Она уверена, что муж не будет возражать.

— Как вам, наверное, тяжело! — обращается дама к Оле.