Павел Александровский - Партизан Фриц

Офицер смотрит на отвечавшего, переводит взгляд на его друзей, спрашивает одного из них:

— Вы тоже так считаете?

Петр, как он сам выражался, знал по-немецки лишь два слова: «Хенде хох!» — поэтому предпочел промолчать.

— Он идиот или глухонемой? — не дождавшись ответа, раздраженно спросил капитан Шменкеля.

— Ни то, ни другое, господин капитан! Он русский, служит в полиции, немецкий язык еще не освоил.

— И этот?

— Так точно!

— Вы помогите им овладеть нашим языком, — процедил офицер сквозь зубы.

— Поможем, — пообещал Шменкель. — Счастливого пути, — и отпустил поводья.

Столб пыли взметнулся из-под копыт немного отдохнувших коней. Сзади кричал офицер, отдавая команду.

Через полчаса Шменкель с провожатыми были уже в Симоновке.

— Скоро будут здесь, доложили они.

И действительно, конный отряд гитлеровцев не замедлил показаться на пригорке. Огневые точки партизан были расположены так, чтобы одновременно ударить по отряду, как только он растянется по деревенской улице.

Тихой и пустынной выглядела Симоновка, когда вступили в нее гитлеровцы. Они не были удивлены этим: люди всегда прятались при появлении представителей «нового порядка».

Картинно гарцуют по улице конники. Они и не подозревают, что на них смотрят через прицелы автоматов, пулеметов, винтовок, укрытых на чердаках и в подвалах домов, десятки глаз.

Пора начинать! Первым затворил пулемет. Полетели гранаты. Пулеметы косили всех, кто пытался выскочить за околицу. Кони, сбросив убитых седоков, неистово ржали и метались по улице, давя спешившихся.

Операция была жаркой, но короткой. Гораздо больше времени пошло на поимку перепуганных лошадей, их было более семидесяти.

— …А капитан тот правильно посоветовал, — сказал Фриц своему другу, когда они вернулись на базу, — надо тебе учить немецкий…

Женщина кивком головы отбросила прядь волос, спадавшую на глаза, и вытерла тыльной стороной руки вспотевший лоб.

— Бабы! — закричала она. — Гляньте-ка, к нам опять гости.

Грабли замерли в руках сушивших сено женщин.

По дороге, связывающей Задорье со Скориным, шли трое.

— Наверно, опять заготовители, — вздохнула одна.

— Да что заготовлять-то у нас? Ведь все уже обобрали, паразиты! — в сердцах ответила другая.

— Но, но! Выбирай выражения, — промычал полицай Стручков. Он лежал у копны сена, наблюдая за работой.

— А не партизаны ли это? — послышался другой голос.

Стручков так и привскочил. Для собственного успокоения сказал:

— Партизаны, они, как разбойники, норовят все ночью. Да из лесу. Днем-то боятся и нос высунуть. А высунут, так… — Он вынул из кармана «парабеллум» и побросал его с руки на руку.

— Так и есть, заготовители, — с тревогой в голосе произнесла пожилая женщина.

На дороге уже совсем явственно были видны фигуры трех военных в немецких мундирах.

Стручков вскочил и подошел к обочине. И как только военные поравнялись с ним, он выбросил вперед руку и бодро крикнул: «Хайль Гитлер!»

Немцы остановились. Женщины прекратили работу. Опершись на грабли, они ждали дальнейшего развития событий.

Чужая речь огласила поляну. Это заговорил человек в форме офицера. Другой, в солдатском френче, с автоматом на груди, сказал по-русски, обращаясь к Стручкову:

— Господин лейтенант хочет знать, почему молодой здоровый мужчина не на фронте?

— Я заместитель здешнего старосты Алексея Петунова, — отчеканил Стручков.

Солдат перевел слова офицеру, тот снова что-то спросил.

— Господин лейтенант интересуется, что сделали вы конкретно нам в помощь?

— Мы уничтожаем врагов великой Германии — партизан и тех, кто им помогает, — доложил Стручков, достал какую-то бумажку из кармана и передал ее переводчику.

— «Полицейскими деревни Задорье уничтожено 25 красноармейцев, партизан, им сочувствовавшим и помогавшим, а именно…»

— Герои! — прокомментировал документ переводчик и передал его содержание лейтенанту.

Тот, выслушав, приказал Стручкову вести их к старосте.

Дом Петуновых — самый большой и самый лучший в Задорье. Просторный пятистенок светлыми окнами, обрамленными резными наличниками, смотрел на деревенскую улицу.

На резкий стук в дверь вышел хозяин — Максим Петунов.

— Кто там? — спросил он из сеней.

— Открывайт!

Загремел засов, распахнулась дверь.

— Милости просим, ваше благородие! — прогнусавил старик, увидев перед собой немецкие мундиры.

Максим, пропустив гостей вперед, мгновенно просверлил всех наметанным взглядом. Затворив за собой дверь, он проворно шмыгнул вперед и застыл в собачьей стойке перед лейтенантскими погонами.

Через переводчика немец спросил Максима, где его сын староста Алексей Петунов.

— Он поехал в комендатуру на совещание.

— Собрать всех полицейских, которые находятся на месте! Пусть немедленно явятся сюда с оружием, — последовал приказ.

— Ванька, — обратился Максим к Стручкову, — беги за ребятами.

Тот поспешил выполнить приказание.

— Да вы садитесь, ваше благородие! — лебезил старик. — Может, покушать желаете?

— Спасибо, сыты, — сказал переводчик и ребром ладони провел по шее.

Заговорил офицер. Отрывистые немецкие слова магически действовали на старика. Лицо его вытягивалось, рот раскрывался, глаза преданно смотрели на говорившего. Петунов силился понять.

Переводчик пояснил:

— Господин лейтенант недоволен вами. Хлеб жрете зря, говорит.

Максим поскреб в затылке, робко возразил:

— Кое-что сделали, ваше благородие. Но признаем, маловато еще, порядку твердого нету.

Петунов на какое-то время смолк. Его глазки — маленькие, выпуклые, как у рака, — сузились, в зрачках вспыхнули холодные огоньки.

— Повремените, господа хорошие. Все будут как овечки кроткие, как мышки тихие… В седьмом колене будут вспоминать Максима Петунова, антихристы! У меня ведь к ним свой счет.

— Какой такой счет? — спросил переводчик.

— Вот эти хоромы, — тряхнул бородой старик, — большевики в тридцатом от меня тю-тю. Нас на Соловки, а сюда голодранцев Прохоровых вселили. Видите ли, у них ребятишек как саранчи — не пересчитать. И им, дескать, худо в своем скворечнике, тесно. Вот как советские начальнички решили! Мы вкалывали, килу наживали, а те, которые только ночью работали — чтоб им ни дна, ни покрышки, — наши труды тю-тю… Ну, я им показал, когда вернулся сюда…

Старик прямо распалился, вспоминая пережитое. Он достал табакерку, дрожащими пальцами свернул цигарку, закурил и, немного помешкав, продолжал:

— Не так давно к нам забрели тут трое. Из плена бежали. Просили: укройте от немцев… Укрыли… Землицей матушкой. Сын мой Алексей стрелял лично, а я закапывал.