Wotti - Рубан Николай

Рустам уже почти вошел в это нужное состояние, когда на шею ему вдруг сел комар. К подробному рассказу о рязанских комарах мы вернемся позже, ибо эти твари того стоят. А пока отметим тот факт, что после пары суток скитаний по рязанским лесам у человека вырабатывается устойчивый обостренный рефлекс на любое легкое прикосновение к собственной коже. И лупит он по этому месту с реакцией, резкостью и силой чемпиона Китая по пинг-понгу.

Хрясь! Подлый комар, однако, умудрился увернуться, чтобы вскоре вновь приземлиться на то же самое место. Хрясь!! Опять улизнул, падла… И через несколько секунд сел опять. ХРРРЯСЬ!!! Тьфу, з-зараза… Чертыхнувшись, Рустам покрутил избитой шеей и натянул на голову капюшон маскхалата. И — услышал за спиной довольное ржание. Яростно обернулся и увидел веселящегося Леху Архипова с тонким прутиком в руках. Рустам рассвирепел.

— Лабус, урод! Делать нечего, что ли?!

— Ты так классно медитировал! — Леха сморщил физиономию, изображая сосредоточенность, — Прям — факир!

— Отвали на фиг, придурок! Мешаешь же!

— Ой-ой-ой, какие мы сердитые…

— Лабус, кончай в натуре! — вступился за Рустама добряк Пашка Раковский, — Что ли, руки занять больше нечем? Он и так эту бандуру таскал все учения, так еще и ты прикалываться будешь. Нет, чтобы помочь человеку…

— А я — чего? — фыркнул Леха, — Что, пошутить уже нельзя? А эту бандуру я и потаскать могу, мне не в западло. Не обижайся, Рустик — обратно я ее поволоку!

— Вот и давай, раз не в западло…

Когда Леха сообразил, что хитрый Клешневич его банально «припахал», давать задний ход было уже поздно. Оставалось лишь возмущаться про себя в том смысле, что здорово удобно быть великодушным за чужой счет.

Рустам же через пять минут закончил записывать принятую радиограмму и передал Сэму блокнот с неровными колонками пятизначных цифровых групп.

— Держи, Сёма — переводи. Вроде бы все правильно принял, — и сладко потянулся с чувством выполненного долга, — Пойти, что ли, венок возложить…

— Ты обожди, не уходи далеко, — пробормотал Сэм, сосредоточенно водя пальцем по кодировочной таблице, — Вдруг чего не так принял, опять на связь выходить придется…

— А вот это уж — хренушки! — сверкнул счастливой улыбкой Рустам, — Батарея села! Можете пока зэушку покрутить, если надо… — и, отмахиваясь веткой от комаров, скрылся в густом ельнике, сорвав по дороге могучий лопух.

Вернувшись, Рустам обнаружил, что в стане однополчан произошло некоторое смятение. Возмущение на лицах бравых диверсантов соседствовало с изрядной растерянностью.

— Чего случилось, люди? — встревожился Рустам, — Эргэ не читается?

— Все читается, — угрюмо буркнул Сэм, — На, читай, чего ты принял! Вредитель…

Расшифрованный текст радиограммы извещал группу о том, что эвакуация группы автомобильным, воздушным, морским и вообще всяким другим транспортом отменяется. Группе надлежит прибыть в пункт постоянной дислокации своим ходом — сегодня, не позднее 14.00.

— Рустик, — вкрадчиво поинтересовался Лабус, — Что у тебя на родине делали с гонцами, которые хреновые вести приносили?

— Да иди ты… А почему не позднее четырнадцати прибыть надо, интересно? Может, случилось чего?

— Если бы чего случилось — так тогда бы транспорт точно нашли, — проворчал Клешневич, вытягиваясь на траве, — Я так думаю, в наряд нас уже запланировали, вот что. К двум приходим, развод — в шесть. Как раз: положено четыре часа на подготовку — нате, получите…

— Не, ну это ваще уже! — возмутился Климешов, размазывая комара по круглой щеке, — Не положено в караул ставить, если в ночь перед этим пахал!

— А нас в караул и не поставят, — успокоил его Клешневич, — На кухню засунут, или еще куда — наряд большой, места всем хватит.

— Каз-злы… — выразил общее мнение Лабус.

— Ладно, мужики, — плюнул Сэм, — давайте собираться…

— Сёма, да ты чо?! — наперебой принялись возмущаться все, — Только пришли — не отдохнули, не пожрали! Нашел биороботов, блин….

— Хорош бухтеть, — хладнокровно подавил бунт на борту Сэм, — Здесь, что ли, на привал собрались устраиваться? Болото в двух шагах — еще не поняли? Выберем место получше, там и отдохнем. А здесь комары через полчаса до самых костей обглодают…

С кряхтеньем и негромкими проклятьями поднялись, собрались. И потащились растянутой цепочкой туда, где светлела между сосен опушка леса.

Прикусив губу и беззвучно поскуливая, Рустам переставлял стертые в кровь ноги и ощутимо комплексовал. Нет, вот посмотришь в кино на разведчиков, возвращающихся из тыла противника: люди как люди. А мы — как эти самые… на блюде. Маскхалаты у киношных разведчиков чистые, морды — все подряд героические и исполненные готовности хоть сейчас выйти на новое задание и даже — ПОБРИТЫЕ! И все разведчики — в сапогах! Черт его знает, в чем тут дело: то ли те — люди из другого материала, то ли нам — до настоящих разведчиков, как до Пекина раком: вся группа уже переобулась в кеды, да и в них-то чапают какой-то походкой беременных пеликанов. Сапоги, раскисшие в болотах и задубевшие у костров, кое-как привязаны к рюкзакам (а еще сколько придется попариться, пока эти сапоги в божеский вид приведешь!).

И грязные все, и насквозь провонявшие потом, да дымом костровым — черт его знает — вроде и умывались на дневках, а все равно, как поросята какие. А главное — нет ни у кого во взгляде ни лихости, ни героизма — одна сплошная замордованность, да еще ожесточенная упертость. Вспомнишь музейные фотографии разведчиков-фронтовиков: вот же орлы были мужики! В кубанках, необъятных диагоналевых офицерских шароварах и хромовых сапожках гармошкой, щегольски поигрывающие трофейными шмайссерами и изящно-хищными финками — ну гусары просто! Блин, а тут плетешься, как корова колченогая, и вид у тебя страшнее, чем у пленного румына — есть от чего в уныние впасть. Какой из меня, к черту, разведчик… Чмо болотное…

И некому было сказать в ту пору Рустаму: брось ты дурака валять, парень! Все путем! Тебе всего восемнадцать, а отпахал ты по полной программе, и выполнил все, что от тебя требовалось, и не заскулил, а сделал все через «не могу»! Так чего тебе еще надо? И какая разница, как ты при этом выглядишь: это уже дело двадцатое, знаешь. Эх, юношеские горести, да печали… Оглянется так вот человек назад, да подумает: да с чего, собственно, я так переживал тогда? Причины-то, в общем, ерундовые были. После-то в жизни куда более горькие вещи случались, а вот так, как в юности, и не горевал. Почему так? Наверное, потому, что в юности вообще все острее человек чувствует — и печали, и радости. И уж точно не правы те, кто считает юность беззаботной: девочка из-за прыщика на носу будет горевать больше, чем старуха — королева из-за потери флота в сражении. Но зато и поводов для счастья больше.