Сергей Мартьянов - Первые залпы

Горбунов понимал и любил военную дисциплину, учил этому подчиненных, требовал с них, наказывал за ее нарушение… И вдруг — сам нарушает приказ, святая святых, действует не по инструкции, а так, как диктует обстановка и подсказывает ему его собственная совесть.

Ну, а что, если он ошибся?

«Жди указаний», — все ясно-понятно. Сиди и жди.

А ведь он не стал ждать! Взял да и взвалил на себя такую тяжесть!

Горбунов захлопнул ящик, запер на ключ. За окном канцелярии серел рассвет — мирный и тихий, как всегда.

Люди стояли в блокгаузах, в окопах и ждали. Сжимая винтовки, напряженно всматриваясь и вслушиваясь в рассветную тишину. До четырех часов утра оставалось десять минут.

Никто не знал, что будет с ним через эти десять минут. Вспоминали ли они прошлое? Думали ли о будущем? Возможно. Но верно и то, что каждый из них жил настоящим и ждал. Ждал, не послышится ли из-за Буга первый выстрел, не появятся ли впереди неясные тени, не шелохнется ли травинка перед амбразурой.

Никто не мог знать, что с ним будет, что будет с родной заставой, со всей армией и с этой стороной, но если бы кто и мог знать — все равно: стоял бы сейчас и ждал, как будет стоять потом — до последнего патрона, до последнего вздоха.

Но все это будет потом. Будет все — и смерть, и великие испытания, и возмужание, и радость победы. Все падет на долю этих людей. Но это будет потом.

А сейчас они ждали.

Самыми первыми должны были встретить врага ефрейторы Иван Сергеев и Владимир Чугреев. Получив боевой приказ, они вышли с заставы и направились на правый фланг, где им было приказано расположиться. Впереди со сторожевой собакой шел Сергеев, за ним — Чугреев с ручным пулеметом. Еле заметная в темноте, мягкая от пыли проселочная дорога вела по ржаному полю, по сосновому лесу, мимо Крынок, маленькой лесной деревушки, потом поднималась на высокий обрывистый берег и уходила дальше, спускаясь вниз, к деревне Немирово на самом берегу Буга.

Все эти места оба пограничника исходили не раз и не два, вдоль и поперек, днем и ночью, зимой и летом, и все им было знакомо и привычно здесь. Они знали наизусть даже надписи на старинных могильных плитах около часовни в Крынках, знали, где какой куст растет вдоль дороги.

Но сейчас они шли по этим местам как бы впервые, возбужденные и встревоженные приказом. «Ваша задача: при переправе немецких войск через Буг открыть по ним пулеметный и ружейный огонь…»

Да, сейчас они шли не в обычный наряд. Впрочем, и в обычных нарядах всего можно ожидать. Такая уж служба! Выходишь с заставы — и не знаешь, вернешься ли живым. И ничего, привыкли. Привыкнуть ко всему можно.

Но сейчас…

И все же к концу дороги выдержка взяла свое. Привычно поднялись в гору, привычно свернули с тропы, прошли к самому обрыву, спрыгнули в неглубокий окопчик, осмотрелись.

Глубоко внизу серебрилась под звездами лента Буга. Позади одиноко чернела ветряная мельница. Справа и слева тянулся берег в кустах и траве. Неподалеку темнела глубокая воронка — след бомбежки в сентябре тридцать девятого года.

Чугреев установил ручной пулемет. Сергеев усадил собаку.

И вот теперь они должны были ждать врага. И если появится — встретить его самыми первыми.

Светало. Гасли звезды. Зеленая заря всходила у них за спиной. Белесый туман дымился низко над Бугом. В просветах чернела вода. В голубоватой дымке виднелись польские села. Справа — Гнойное с его высокой церковью; слева — Старый Бубель и Бубель-Луковиско с ветряными мельницами; еще левее — Бучице Старе и небольшой городок Янув-Подляска с длинным зданием государственного конезавода и духовной семинарией. А прямо через реку чернели леса — знаменитая Гноенщина, откуда и нужно ждать удара.

Все проглядывалось сквозь серые сумерки из этого окопчика на высоком обрывистом берегу.

— Как думаешь, много, немцев полезет? — спросил Чугреев, повернувшись к товарищу. Его еще совсем мальчишеское лицо казалось серым, а светлые обычно озорные глаза смотрели сурово и озабоченно.

— Когда полезут, тогда и увидим, — сдержанно ответил Сергеев, вглядываясь в чужой берег, играя желваками на смуглых скулах.

— Ну, а все же? — не унимался Владимир.

Сергеев повернулся к Чугрееву, взглянул на него. В карих глазах сверкнул недобрый свет.

— Ты чего?

— Если полк полезет? — упрямо повторил Чугреев, не отводя взгляда от недобрых сейчас сергеевских глаз.

— Если полк, все равно будем стоять и бить гадов! — твердо сказал Сергеев и выпрямился в окопчике.

Овчарка посмотрела на него, и беспокойно навострила уши.

— Фу-у, все в порядке, Знльда, — тихо сказал ей Сергеев.

— Расположить бы здесь отделение! — с завистью проговорил Чугреев. — Дали бы жару! А то у меня всего три диска… Ну, ничего, мы им живыми не дадимся, умирать так с музыкой!

Неделю назад он послал домой, в деревню Акимовку Запорожской области, письмо, в котором, между прочим, писал: «…Это письмо будет, возможно, последним, но вы, родные мои, не волнуйтесь. Что бы со мной ни случилось, жизнь даром я не отдам». Оказалось, что это действительно было его последнее письмо.

У Чугреева жили в Акимовке отец, мать и младшая сестра, а Сергеев был круглый сирота и писем почти никому не писал и ниоткуда не получал. И уверял, что не любит писать письма и разводить всю эту «лирику». Но в глубине души он немного завидовал своему товарищу, его письмам, рассказам о доме; и ему, Сергееву, было, конечно, обидно, что он такой одинокий на всем белом свете. Вот недавно, когда он задержал сразу семерых нарушителей границы и получил пятнадцать суток отпуска, он не знал, куда и к кому поехать на эти две недели. Хорошо, что Володя Дорофеев, однокашник и сосед по койке, предложил: поезжай к моему отцу, в деревню Лука Псковской области. Ну, взял и поехал. И еще больше затосковал в многолюдном и дружном кругу Володиной родни. По виду не подавал и время провел в гостях весело.

Он вообще никогда не подавал виду, что ему тяжело, и никогда ни на что не жаловался.

— Вот это другой разговор! — похвалил Сергеев и улыбнулся запальчивой готовности друга «умереть с музыкой».

Но враг не появлялся. Туман над рекой рассеивался. Небо светлело все больше.

— Знаешь, Иван, может, на сегодня и обойдется? Уже совсем светло стало, — сказал Чугреев, снимая фуражку и вытирая вспотевший лоб.

Но Сергеев с беспокойством наблюдал, как Зильда встала на задние лапы, высунула голову из окопчика и сердито заворчала.

На реке из тумана выплыла большая резиновая лодка, она приближалась к нашему берегу. И на наш берег направил ручной пулемет солдат в каске, сидящий на самом носу лодки. Четыре солдата гребли, шестеро сидели по бортам, а на корме был офицер. И этот офицер и шестеро автоматчиков на бортах тоже всматривались в наш берег.