Ежи Анджеевский - Пепел и алмаз

Ему наконец надоело быть помощником присяжного поверенного, и он открыл скромную, но собственную контору — не менее значительное событие в его жизни, чем в свое время решение уйти из лавки. Примерно тогда же — в тридцать один год — он женился на некоей Алиции Скородинской, показав себя человеком благоразумным и дальновидным. Его невеста, молоденькая девушка, была родом с Украины, где у ее родителей — мелких шляхтичей — было небольшое именьице под Белой Церковью. Отца она лишилась во время войны, а с матерью — жертвой тифозной эпидемии — рассталась навеки на пограничном репатриационном пункте и очутилась в Варшаве совсем одна, без средств к существованию. За некрасивого начинающего адвоката, который к тому же был почти на десять лет старше ее, вышла она не по любви. Но в приданое принесла мужу здоровье, девичью красоту, любознательный, хотя и недалекий ум, уживчивый характер и уменье мириться с обстоятельствами, — последнее свойство охраняет обиженных судьбой неудачников от разочарования в жизни. Она мечтала, правда, о более блестящем будущем, но и на выпавший ей скромный жребий не роптала. И надо сказать, что не только первые годы супружества, но и дальнейшая жизнь целиком ее вознаградили. Женщина домовитая, она всецело отдалась размеренной, однообразной семейной жизни с ее мелкими радостями и горестями, которые отнимали у нее много душевных сил и времени, но зато сделали ее ум и сердце нечувствительными к иным житейским благам и соблазнам. И хотя жилось им нелегко, нужды она не знала. Да и горя настоящего тоже — до поры до времени. Сыновья у них росли здоровые. Косецкий ей не изменял, он оказался верным и любящим супругом. А когда он стал наконец судьей и они благодаря этому заняли определенное положение в обществе, у Алиции появились прислуга, меховое манто, собственная вилла… Чего ей было еще желать?

Но теперь все это было в прошлом.

В последнее время всякий раз, когда ей случалось идти знакомой дорогой из города в поселок, ее охватывали сложные, противоречивые чувства. А как-то раз, остановившись на мосту отдохнуть — это было в солнечный погожий денек ранней весной, когда воздух пьяняще свеж, — Алиция вдруг поняла, что ей никогда больше не суждено возвращаться домой в таком безмятежном настроении, как прежде.

В поселке она прожила всего-навсего год. Но время, предшествующее несчастью, измеряется не месяцами, а емкой мерой последующих страданий и потерь. Поэтому Косецкая в воспоминаниях постоянно возвращалась к тем временам. В ее распоряжении было почти пять лет — срок достаточный, чтобы этот недолгий период перед самой войной представился ей верхом благополучия.

Случилось так, что бегство судьи в Варшаву совпало с принудительным выселением поляков из поселка. Алиция осталась в Островце со старой служанкой Розалией, которая жила у них еще в Варшаве, и младшим сыном Александром, или Аликом, как она его называла на русский лад из любви к родной стороне. Имя это прижилось в семье. Старшего сына, шестнадцатилетнего Анджея, отец взял с собой, побоявшись оставить дома.

Выселение производилось с молниеносной быстротой. Жителям дали меньше трех часов на сборы и разрешили взять с собой только самые необходимые вещи.

И теперь почти каждый раз, возвращаясь домой, Алиция вспоминала тот день, — словно он притаился где-то тут, в знакомых местах, и только ждал случая, чтобы напомнить о себе, — тот далекий осенний день, когда ей пришлось покинуть свою виллу. Смеркалось, моросил мелкий дождь, землю окутала непроницаемая, влажная мгла. По приказу немцев в этот вечер дали электричество. Со всех сторон неслась брань полицейских и солдат. Среди грубых окриков в тусклом свете, сочившемся из окон опустелых домов, виднелись темные силуэты людей, спускающихся к реке. Где-то во мраке жалобно плакал ребенок.

Несколько месяцев Алиция прожила у знакомых. В это время пришло известие об аресте мужа, который попался совершенно случайно. Анджей к матери не вернулся. Он успел уже обжиться в Варшаве: работал там и, кажется, учился. Потом мужа отправили в лагерь Грос-Розен. Боясь себя выдать, он не писал ей, и она получала о нем скупые и редкие известия через Анджея. Муж был жив. Вскоре — впрочем, ей, чья жизнь превратилась в пытку, показалось, что прошла целая вечность, — Косецкой разрешили занять квартиру, освободившуюся после переселения евреев в гетто. Она купила на последние деньги ткацкий станок и стала зарабатывать на жизнь. Это было время, когда благополучие одних строилось на несчастье других. Обогащались путем ограбления, возносились за счет бесправия, и даже сама жизнь, ненадежная и хрупкая, как тростинка, сохранялась благодаря чьей-нибудь смерти.

Доходов от ткацкого станка не хватало, и Розалия, чтобы залатать жалкий бюджет семьи, время от времени отправлялась за продуктами в деревню. Но после того как ее однажды избили жандармы, она захворала, надолго выбыв из строя, и так называемой «контрабандой» стала заниматься сама Алиция.

Поселок быстро онемечился. Лучшие виллы заняли гестаповцы, офицеры, высшие чиновники. В остальных домах разместились эвакуированные из Германии, а отремонтированные и перестроенные кооперативные здания отвели под казармы для «Гитлерюгенда». Алиция ни разу не была в поселке во время оккупации. Шли месяцы, зимы сменялись веснами. И все казалось, что вот весной кончится война. Но весна проходила, и люди снова с надеждой ждали следующей. Так уж устроен человек: когда жизнь на волоске и страдания особенно жестоки, легче разочаровываться и опять надеяться, чем смотреть правде в глаза.

Антоний был жив, но вести от него приходили все реже и были все лаконичнее. Алик из одиннадцатилетнего мальчика незаметно превратился во взрослого парня. Анджей, пропадавший все это время в Варшаве, в один прекрасный день, недели через две после поражения восстания, появился на квартире у матери. Он очень изменился за эти годы и показался ей до боли чужим. Он почти ничего не рассказывал о себе, но его осунувшееся, небритое лицо, высокие сапоги, циничные смешки и жесты, такие странные в этой комнатке, оклеенной голубыми обоями с розовыми цветочками, внесли в дом тревожную атмосферу чуждого мира с его надеждами, удачами и крушениями, в котором он жил столько лет. Дома он пробыл недолго. Когда в начале октября в Островце началась новая волна облав и арестов, Анджей исчез и скрылся в островецких лесах.

Но вот фронт неожиданно и стремительно подошел к Островцу. Немцы укрепились на Среняве, и город два дня и две ночи находился под артиллерийским обстрелом. На рассвете третьего дня загрохотали «катюши», и Красная Армия начала форсировать реку одновременно в двух местах — со стороны Бялой и поселка. В полдень первые советские танки вошли в город.