Вячеслав Науменко - Великое Предательство:Казачество во Второй мировой войне

Капитан Лакич. зная все это, проявил полное бесстрашие перед майором Дэвисом и объявил, что в лагере Пеггец все русские — старые эмигранты.

Движимый патриотизмом, любивший свою порабощенную Югославию, капитан Лакич недолго, к общему сожалению, оставался комендантом лагеря и ушел, как он говорил, на дальнейшую борьбу против Тито «в шуму» то есть в лес…

После капитана Лакича коменданты менялись довольно часто, так как англичане ввели выборную систему для должности коменданта лагеря. Но облавы и обыски англичан с целью вылавливания новых эмигрантов и не явившихся на «конференцию» офицеров продолжались до средины 1946 года.

К середине 1946 года стали поговаривать о том, что лагерь Пеггец передается городскому управлению Лиенца под строительное производство города. И в декабре, под Николин день, в двадцатиградусный мороз русские жители были погружены в скотские вагоны без отопления и продовольствия и отвезены в лагерь Шпиталь. Расстояние до этого лагеря было всего около сорока километров, но везли несчастных беженцев голодных и полузамерзших десять часов. В пути двое детей замерзли до смерти.

Все остальные жители лагеря Пеггец — словенцы и хорваты, не были выселены из Пеггеца так безжалостно в зимнюю стужу, а оставлены были там до весны. И здесь сказалась ненависть майора Дэвиса с его «солдатским долгом», бесчеловечностью и террором к беззащитным русским обитателям лагеря Пеггец.

С декабря 1946 года в лагере Пеггец уже не оставалось русского населения, а лишь позже туда вселилось в полупустые бараки несколько русских и казачьих семейств, члены которых работали на деревообделочном производстве новых владельцев лагеря — австрийцев.

Так кончил свои мрачные дни трагический Пеггец и только оставшееся казачье кладбище служит укором палачам за содеянное ими злодеяние.

Бывший комендант 10-го барака:

Обвинения, выдвинутые в настоящей статье против бывшего коменданта лагеря Пеггец Константина Шелихова слишком тяжелы, так как предательство является одним из тягчайших грехов человека. Но, к сожалению, те же сведения о его деятельности подтверждаются и другими жителями лагеря.

Единственным плюсом деятельности господина Шелихова является то, что за время его комендантства и при его участии жителями лагеря Пеггец был сооружен первый памятник на лиенцком кладбище в виде большого белого креста, поставленного на высоком пьедестале.

Тарусский — псевдоним журналиста и писателя Рышкова, сына известного в России драматурга Виктора Рышкова. Здесь приведен отрывок из статьи В. Орехова в журнале «Часовой» № 275/6.

<���…> Мы встретились с Евгением Викторовичем Тарусским в Италии в апреле 1945 года. Он находился тогда в одной из «казачьих станиц» и не принимал почти участия в малознакомой ему казачьей жизни того смутного времени. Он говорил мне, что выехал из Берлина в феврале и на вопрос о дальнейших планах ответил, что хочет разделить «общую судьбу». Впрочем, никаких иллюзий насчет этой судьбы он не питал и был уверен в ее трагическом исходе.

И вот спустя два месяца после этой встречи и почти месяц после капитуляции я снова увидел Евгения Викторовича, но уже в Австрии, в городе Лиенце, в момент сбора казачьих офицеров для поездки на пресловутое «совещание с участием маршала Александера».

Уже тогда был ясен смысл этой затеи, но люди, скрепя сердце, все же не ослушались приказа, заставляя себя и других поверить англичанам. Приказ гласил, что на совещание должны явиться все офицеры: исключение составляют больные и старики.

При посадке в автобус я сказал Евгению Викторовичу:

— А зачем Вы едете?

Улыбаясь, он посмотрел на меня и спросил:

— Вы что же, зачисляете меня в разряд «стариков и больных»? Или, может быть, офицером не считаете?

Итак, мы поехали на это роковое совещание. Поехали и старики и больные, даже два священника значились в числе отъезжавших. Через два часа мы уже были в лагере за тремя рядами колючей проволоки, окруженные пулеметами и танкетками. Когда стемнело, был объявлен приказ о том, что все мы будем отправлены «на родину».

Кто-то предложил писать протест, послать телеграммы правительствам Америки и Англии, Красному Кресту. Кто-то истерически кричал, что располагает нансеновским паспортом и поэтому не может быть выдан большевикам.

Я стоял у барачного окна и смотрел на пулеметчиков на вышках, на танки у ворот, на ярко освещенный двор и черную массу недалекого леса. Подошел Евгений Викторович.

— Вот и конец, — сказал он тихо, словно ни к кому не обращаясь.

Мне было почему-то невыносимо жаль этого седого и тихого человека, одинокого и усталого. Захотелось чем-то ободрить его, не верящего в успех петиций и телеграмм, которые шумно составлялись в соседней комнате.

Может быть, поэтому я начал нервно и, думаю, невразумительно толковать о том, что, дескать, не все еще пропало, что можно попытаться убежать в пути, что, может быть, еще англичане смилуются и т. п.

— Это еще не конец! — закончил я свою тираду.

Не расслышав, Евгений Викторович переспросил, приложив знакомым жестом руку к уху. Я повторил. Он покачал головой и убежденно сказал, что это — конец.

— А вам дай Бог удачи. Вы молоды и здоровы.

Евгений Викторович покончил с собою на рассвете. Я видел его мертвого, уже остывшего. Звали врача — англичанина. Врач не пришел. Зачем ему было приходить к отверженным! Тогда мы вынесли мертвого к воротам, где стоял танк и толпились англичане. Никто из них не обратил на это никакого внимания.

… Всходило солнце. Все стали на молебен перед отправкой на верную смерть. А у ворот осталось лежать на дорожном песке тело честного русского офицера и борца за Русскую Честь.

Ю. Т.

О судьбе этого полка помещен в первой части книги очерк М. Алексеевича, где сказано, как 3 июня полк был окружен англичанами в лагере и вывезен без сопротивления.

Автор настоящей статьи, остававшийся вблизи лагеря полка, говорит совершенно определенно, что казаки 1-го Конного полка заблаговременно ушли в лес, а 3 июня были вывезены лишь семьи некоторых казаков, не принадлежавших к составу полка, находившиеся в его районе.

<���…> Вечером 2 июня в расположение нашего полка подъехал на легковой машине английский офицер и с ним переводчица.

Так как командира полка вместе с офицерами забрали 28 мая, встретил его донец-подхорунжий, исполнявший обязанности командира полка. Переводчица передала ему распоряжение английского офицера, чтобы завтра, 3 июня, полк был готов для отправки в СССР.