Пауль Борн - Смертник Восточного фронта. 1945. Агония III Рейха

В начале июля зазвонил телефон; это было в самом конце дня. Я услышал: «Вы должны завтра утром быть на очень важном внутреннем совещании, в управлении К.С. [35] Kreis Chef или Kreis boss (не путать с Kreis лидером, вышестоящим начальством). в O[стероде, Оструде]. [36] Тиль часто использует только первые буквы названий городов и лагерей. Это скорей всего город Остерод, находившийся недалеко от Алленштайна. См. Приложение Б и Приложение В для полного списка названий. Явка обязательна».

«Что случилось? Что происходит? Кроме того, у меня совершенно серьезно нет времени… О чем вы думаете? Кто должен взять на себя мои обязанности, если…» Не было смысла дальше возмущаться, на другом конце провода уже положили трубку. Там работали опытные ребята, они в дискуссии не вступали.

У меня появилось дурное предчувствие, потому что время от времени до нас доходила информация о победах врага или регулярном отступлении наших войск, о падении боевого духа, о слишком поспешном рытье окопов и противотанковых рвов далеко позади линии фронта, мы слышали много чертовски неприятных вещей. Сейчас на ферме каждый работник был на счету, так что нечего было меня дергать и срывать с места по пустякам. Следующие восемь недель должны были быть спокойными и мирными, однако вместо этого меня ждал фронт. [37] Борна призвали в трудовые строительный войска, действующие при Volksaufgebot (народное ополчение), подкрепление, которое Берлин отправил на помощь регулярным войскам в строительстве укреплений в Восточной Пруссии.

Все было бесполезно. Мне нужно было подчиниться, и на следующий день моя злость не имела границ, я узнал, что все мои попытки избежать фронта рухнули в одночасье. «Для надзора над рытьем окопов в зоне Икс». Провозглашенная Геббельсом [38] Тотальная война. «Der totale Krieg» [39] Йозеф Пауль Геббельс, нацистский министр пропаганды. стала реальностью, несмотря ни на что, несмотря ни на какие потери.

Наше положение кардинально изменилось. Все существовавшие до этого обязательства были сброшены со счетов, и мы не имели понятия, как долго мне придется отсутствовать. За несколько часов я уладил все важные хозяйственные дела и рёшил все банковские и деловые вопросы, двое оставшихся работников приняли на себя управление фермой. На машине я управился быстро. К счастью, моя жена и дети привыкли к такому темпу жизни и к неожиданным поворотам, они не удивлялись ничему. В старый охотничий рюкзак собрали самое необходимое, как будто бы для охоты, но место охотничьего ружья или дробовика занял надежный маузер, а по бокам была прикреплена другая амуниция.

В назначенное время я прибыл на железнодорожную станцию в О[стероде], предполагалось, что меня назначат одним из руководителей состава, в котором отправляли около 1200 человек. К счастью, у меня хватило ума не согласиться; не было никакого желания взваливать на себя ответственность за разношерстную толпу людей, случайно оказавшихся в поезде, увешанных пистолетами и ружьями, которыми они вряд ли умели пользоваться. Нам приказали взять оружие для защиты от партизан.

Впечатляюще длинный поезд тронулся, и мы отправились в неизвестность.

Само путешествие было таким же интересным и полным впечатлений, как и окружавшие меня люди. Мы знали, почему нас отправляют в поход, но не знали, куда. Чем дальше на восток мы продвигались, тем ниже опускалась стрелка барометра наших чувств, особенно когда еда и алкоголь стали заканчиваться. Остановки на пустынных перегонах удлинялись, в небе чаще появлялись вражеские самолеты-разведчики, насмешки отступающих солдат звучали все недвусмысленнее, а громыхание артиллерийских снарядов с каждым часом становилось все ближе и отчетливее. По вечерам горизонт зловеще багровел — мы приближались к фронту.

Один за другим, а иногда и целыми группами из поезда исчезали люди. Руководство поезда уже давно потеряло им счет. Командование было лишено сил и охвачено страхом, они обходили поезд, надеясь отыскать тех, кто сумел сохранить выдержку и самообладание и обладал хоть каким-то, рассчитывая опереться на них в борьбе с трусами и пессимистами. Я был страшно разозлен, и для этого были все основания; к моему великому удовлетворению, я был не единственным, кто составлял оппозицию начальству в шикарных мундирах. Впервые мы позволили себе резко и открыто восстать против партии, которую ненавидели годами. Стороннему наблюдателю становилось ясно, какая глубокая и неодолимая пропасть пролегла между народом и его вождями.

«Мы не желаем стать пушечным мясом. Я готов идти в бой, но не позволю вам, чертовым золотым фазанам (так обычно называли высшие партийные чины) [40] Термин Goldfasan (золотой фазан) часто использовался в отношении лидеров нацистской партии. Их форма была коричнево-красной, что напоминало раскраску фазана, но этот термин также должен обратить внимание на самоуверенность, жадность и склонность к хвастовству, присущую этим людям. исчезнуть. Вы пойдете в атаку впереди меня».

«Я свои кости положил еще в 14–18 гг., [41] 1914–1918, Первая мировая война. в Вердене. [42] 0дин из самых тяжелых боев в Первой мировой войне. А сейчас у меня двух сыновей убили. Пусть сами разбираются, [43] Это касается партийных лидеров. я им больше не помощь».

«Ладно, ладно, будем откровенны! Не так уж все и плохо… Ивану никогда не прорвать границу области, солдаты стоят намертво, а новые орудия, говорят, просто чудо — вот увидите. В один прекрасный день русские окажутся за Уралом, и все будет просто отлично».

«Все может быть, вот только если эта проклятая партия исчезнет».

«Я слышал из надежного источника, что мы стоим на краю военной диктатуры. Гитлер и Геринг останутся просто именами, вся власть будет у генералов».

Подобные комментарии и мнения слышались повсюду.

Рррум, рррум — еще несколько раз раздался этот неприятный звук, но уже тише.

«Что случилось?»

«Мы уже у Иванов?»

«Трубки и сигареты выбросить — никаких зажигалок!»

«На пол!»

Так-так-так… и снова тишина. Короткие выстрелы из автомата. Несколько хлопков вдалеке перед поездом. Просто короткий визит какого-то пилота.

Вскоре поезд остановился, но никто не выходил. Все напряженно вслушивались в ночь, пытаясь разобрать звуки двигателей. Загудели еще несколько летательных аппаратов — было бы здорово проползти по траве и, чуть приподняв голову, понаблюдать за впечатляющим зрелищем в воздухе. Но стрельба утихла.

Я долго стоял на воздухе и внимательно наблюдал за операцией, слыша гул двигателей. Возле нашего состава на землю упало и несколько листовок. Я бросился обратно в поезд с несколькими этими листовками и под одеялом с фонариком прочитал: «Уничтожьте Гитлера. Тогда наступит мир, свобода и будет хлеб. Мы прорвали линию вашего фронта. Вам лгут. Только мы говорим правду. Переходите на нашу сторону. Мы ждем вас. Дальнейшее сопротивление бесполезно». Такая неуклюжая пропаганда не впечатляла никого. Все знали о сбрасываемых листовках, они оказывались полезными только в туалете.