Владимир Першанин - «Мы пол-Европы по-пластунски пропахали...»

— Может, десяток, — пожал я плечами, — а может, чуток побольше.

— Обманывает он, — засмеялся кто-то из старых солдат. — Василий Пантелеевич целую немецкую роту из своего «дегтяря» положил.

— Сто человек? — вытаращил глаза мой помощник. — Тебе уже давно орден положен.

— Шутки, — сказал я. — Дурацкие шутки. Так тебе немцы и будут ротами подставляться.

Ночью при сильной качке переправлялись на остров Сарема. Но корабль не спешил причаливать, мы двигались вдоль юго-восточного побережья. Впереди раздавалась орудийная канонада. В воздухе висело слово «Сырве». Полуостров, за который намертво вцепились немцы.

Полуостров Сырве был южной оконечностью острова Сарема, имел ширину три километра и около тридцати в длину. Мы знали, что в сорок первом году здесь в окружении сражался два месяца гарнизон краснофлотцев. Место для обороны было удобное: крутые берега, скалы, ущелья. Теперь на Сырве укрепились немцы. Если почти весь остров наши войска взяли в течение пяти дней, то этот узкий перешеек стал как кость в горле.

Мы продвигались с большими потерями, несмотря на мощную артиллерийскую поддержку. Гибли бойцы из нашего взвода. Лейтенант Кострома (он получил вторую звездочку на погоны после взятия Даго) был ранен, но оставался в строю. Мы сбросили шинели и воевали в телогрейках, в которых было легче передвигаться среди скал и камней полуострова. Из амбразур дотов вели огонь многочисленные пулеметы. Простреливался каждый метр.

Командир роты приказал мне глушить один из дотов непрерывным огнем и послал четверых бойцов в обход, взорвать укрепление с тыла. Ребята ползли осторожно, но когда поднялись для броска, по ним ударил второй пулемет. Трое так и остались на месте, а четвертый вернулся с простреленный щекой. Кострома материл фрицев и нашу артиллерию. Потом сунул за пазуху несколько гранат, взял с собой двоих бойцов, в том числе завхоза, который шел с явной неохотой. Мне Кострома сказал:

— Стреляй и целься лучше. Ты наше прикрытие, на тебя вся надежда.

Какая к черту надежда на мой «ручник», когда из амбразуры лупит мощный МГ-42 с оптическим прицелом! Лейтенант подмигнул. Я понял его и обещал не подкачать. Ротный выделил еще один пулемет и противотанковое ружье. Мы вели непрерывный огонь, не давая немцам высунуться. Лейтенант взорвал дот, а второе пулеметное гнездо забросали гранатами ребята из другой группы. Я расстрелял шесть дисков.

Ствол раскалился, мы охлаждали его дождевой водой, которую приносил Леха в немецкой каске. Своим новым помощником я был доволен. Он быстро набивал диски и успевал вести огонь из автомата, поддерживая меня.

— Далековато для твоего ППШ, — говорил я. — До немцев полкилометра.

— Ничего, — ответил Леха, меняя очередной диск. — Одна пуля из сотни цель найдет, и то дело.

В принципе он поступал правильно. Боеприпасов хватало, от нас требовали вести активный огонь и в наступлении, и в обороне. Немцы зачастую били наугад, но даже шальной неприцельный огонь заставлял бойцов прятаться. Теперь и мы имели возможность не давать фрицам высунуться. Патроны и гранаты подвозили постоянно. Леха загружался, как ишак, тащил боеприпасы в мешке, иногда брал сразу целый цинковый ящик для меня и несколько коробок патронов для своего автомата.

Наступление продолжалось без передышек. Мы снова попали под сильный огонь и нырнули в подземный артиллерийский дот. Длинноствольная дальнобойная пушка была прикрыта толстыми раздвижными плитами. Одну из плит проломила авиационная бомба и смяла орудие. Укрытие было глубоким, внизу колыхалась вода и плавали несколько трупов, пахло мертвечиной. Мы пересидели в полутьме обстрел и, когда стрельба утихла, с облегчением выбрались из мрачного каземата, ставшего могилой для немецкого орудийного расчета.

Снова наступали. Плотность войск была высокой. Бок о бок с нашим батальоном шли вперед морские пехотинцы. Сквозь расстегнутые гимнастерки виднелись тельняшки. Немецких укреплений было понатыкано очень много: железобетонные доты, обычные пещеры с замурованным входом, оборудованные среди камней орудийные и пулеметные окопы. Задания получали пройти сто-двести метров, очистить от фрицев скалу, уничтожить дот.

В одном месте нам очень мешала узкая щель с пулеметом. Мины ее не брали, артиллерии поблизости не оказалось. Наши ребята попытались обойти с флангов, но попали на мины. Саперы принесли четыре тела. Двое бойцов были уже мертвые, истекли кровью. Старшина-сапер сказал, что фланг заминирован очень густо, многие мины соединены между собой и поставлены на неизвлекаемость. Один из саперов погиб. В мешанине мин не смогли вынести даже его тело.

Я не знал, что это мой последний бой. Не раз слышал о том, что люди предчувствуют тяжелое ранение или смерть. Сам видел, как тоскливо смотрят перед атакой некоторые бойцы и прощаются с друзьями. Иногда такие предчувствия сбывались, иногда — нет. Впрочем, в пехоте не надо быть провидцем, чтобы угадать свою судьбу. Одна-вторая атака — половина выходит из строя. Меня предчувствия не мучили, может, потому, что в октябре сорок четвертого мне было всего семнадцать лет.

Ранило моего помощника Лешу. Осколками ему пробило руку и отсекло два пальца. Я вел огонь по каменистой расщелине. Отложил пулемет, хотел перевязать товарища, но лейтенант Кострома махал мне:

— Продолжай огонь! Без тебя обойдутся.

С Лешей уже возился санитар, а я со злостью загнал в узкую, брызгающую огнем щель целый диск бронебойно-зажигательных пуль. Потом меня попытался достать немец из автомата, вскарабкавшийся на скалу. Я сбил его. Он упал с высоты и больше не шевелился. Рядом свистели пули, высекали крошки из камня, я понял, что надо менять позицию. Захватил мешок с дисками и патронами, повесил на плечо пулемет и успел сделать семь-восемь шагов.

По правой руке ударило с такой силой, что я упал. Боли вначале не чувствовал и вообще не понимал, что со мной. Хотел снять с плеча пулемет, но рука не слушалась. Кое-как встал на колени, видимо, задел руку и вскрикнул от боли. По ладони и пальцам стекала кровь. Ее было много. Я смотрел, как завороженный, не в силах сообразить, что делать. Подбежал взводный, кто-то из бойцов. Разрезали рукав телогрейки, гимнастерки, перевязали рану, наложили дощечки. Меня довели до медсанбата, обработали рану и отправили в госпиталь.

На этот раз досталось крепко. В справке эвакогоспиталя № 3834 было написано: «Сквозное пулевое ранение правого предплечья с повреждением кости». Если проще, то немецкая пуля прошила насквозь руку и раздробила кость. Мне сделали несколько операций, хотели ампутировать руку, но обошлось. Ранило меня 10 октября 1944 года, я сменил несколько госпиталей. Последний период лечился в городе Шуя Ивановской области, откуда выписался 16 марта 1945 года. В общем, лечили меня пять с лишним месяцев. К строевой службе я был признан негодным, рука слушалась плохо.