Павел Ермаков - Все. что могли

— Дед, а не видел ли ты жен командирских, — добивался Кудрявцев.

Старик встряхнулся, заговорил быстро, сердито: «Женок и маляток ихних повели до завода». Дескать, и раньше живодер Богаец женщин и детей заставлял на себя задарма работать. «Тоже ж и им надо было чего-то исты, вот и батрачили». Потом видел он одного человека, бежал с завода избитый, весь в крови, так сказал, что жен командирских и детей заперли в сарае. «С ружжями стерегут».

За разговором не сразу заметили, как парень в пестро расшитой свитке, в серых брюках, заправленных в низкие хромовые сапоги, остановился напротив. Из-за плетня ожег взглядом Кудрявцева. Не сказав ни слова, одернул свитку и побежал.

— То — злыдень, — с придыханием ронял старик. — Еще вчора був за совецьку власть, а зараз к бандюкам перекинувся. Ховайся швыдче, сынку, не то спиймають. И мени пид старый зад пинков надають. Ой, тяжко. С висемьнадцятого року цих… купантив помню. Кроме лиха ничего.

Зорко глянув вокруг, Кудрявцев перехватил винтовку из руки в руку, пожал жесткую, словно деревянную ладонь старика.

— Погодь, — тот не по-стариковски резво юркнул в хату. Через минуту появился, протянул холщовую сумку. — Трошки харчей. Чого Бог пислав.

— Спасибо, дедуня, — сдавленно сказал Кудрявцев, подхватил сумку, обнял старика, ощутив под ветхой рубашкой костлявую спину. — Мы еще вернемся, жди нас, дедушка.

Через огород бегом метнулся к лесу. На опушке оглянулся. Трое бандитов с винтовками выскочили из рощи и прямиком ринулись к хате старика.

— Сволочи, — ругнулся Кудрявцев, положил ствол винтовки на сук и прицелился в парня в расшитой свитке.

Но спохватился, не нажал на спуск. Понял, что обнаружил бы себя, и тогда ставь на этом точку.

Хрястнул плетень, бандиты перемахнули в огород, ворвались в хату и выволокли старика. Дед крестился, показывал в противоположную сторону той, в которую скрылся боец.

— Спасибо, родной, — взволнованно произнес Кудрявцев и побежал к Шустову.

Тот истомился, ожидаючи, не чаял увидеть товарища в живых.

— Табак дело, Серега. В комендатуре немцы хозяйничают. И банда здешняя.

— А мы… куда?

— Подскочим к сыродельному заводу. — Кудрявцев взялся за вожжи, коротко передал Шустову рассказ старика.

— Что ж… поедем, Ваня, поглядим, — заражаясь решимостью товарища, поддержал Шустов.

«Горошкин все же вытащил меня на рыбалку». Ильин сидел на плоту, опустив босые ноги в теплую воду. Возле желтых кувшинок трепетали стрекозы. По гладкой поверхности невесомо сновали паучки-водомеры. Парная духота расслабляла. Ильину не хотелось двигаться, даже поднимать удочку, хотя поплавок дергался, ходил из стороны в сторону.

На плоту появилась жена Надя. Она распустила косу и расчесывала ее большим гребнем. Рядом плескалась Машенька.

— Как вы здесь очутились? — спросил он.

Жена с дочкой рассмеялись и побежали от него по росистой высокой траве. За ними в лучах поднимающегося из-за горизонта солнца стелился багряно-дымчатый след. Вскоре заплясали по нему языки жаркого пламени.

Кто-то тронул Ильина за плечо. Он вскочил с кровати, где прикорнул не раздеваясь после возвращения с границы. В казарме было душно, на лбу у него выступил пот.

— Товарищ капитан, самолеты, — взволнованно говорил дежурный. — Много. С той стороны.

Ильин уже слышал рокот, от которого дребезжали стекла.

Видимо, самолеты шли на небольшой высоте. Во дворе ухнули взрывы.

— Заставу в ружье! Занять оборону, — приказал он.

Крутанул ручку телефона, вызывая комендатуру. Никто не отвечал. «Что они там — уснули?» — сердито подумал он. Через соседнюю заставу дозвонился до погранотряда.

— Видим самолеты, — в трубке задребезжало, в ухо ударило раскатистым громом. — Нас бомбят. Держись, Ильин.

Пробегая мимо канцелярии, увидел оперуполномоченного особого отдела Курилова.

— Почему сидите здесь? К бою, в окопы!

Команда подхлестнула Курилова, вывела из оцепенения. Он выскочил во двор и по ходу сообщения поспешил в опорный пункт.

В передней огневой точке Ильин увидел, как двое бойцов заправляли ленту в станковый пулемет. Наводчик двинул рукояткой раз-другой, приник к прицелу. Глаза его сузились в напряженном ожидании, неподвижные скулы будто окаменели. Впереди, у линии границы, угадывалось движение, мелькали вспышки, темный небосвод рассекали светлые дуги ракет.

На пересечении тракта с границей, где Ильин полночи просидел в секрете, а сейчас там находился с отделением пограничников начальник заставы, ревели моторы, ухали взрывы гранат, сливались воедино автоматные и винтовочные выстрелы.

— Петренко, — комендант кивнул на командирский дом. — Сию же минуту вывести семьи в блиндаж.

— Здесь только моя. Жена начальника с сыном гостят у родителей, — Петренко выскочил и побежал к дому.

Возвратился он скоро.

— Сейчас придут. Жена малютку одевает.

— Оделись бы в блиндаже.

Ильин не договорил. По двору заставы веером рассыпались оранжево-дымные вспышки. С металлическим стоном лопнул снаряд, ударивший в угол казармы. Брызнуло битым кирпичом, образовалась большая рваная пробоина. Два последующих снаряда попали один за другим в жилой дом. Взрывом приподняло и обрушило крышу, из-под нее рванулись языки пламени. Багровые отблески заплясали по двору, в их зловещем мерцающем свете Ильин увидел расширенные от ужаса, остановившиеся глаза Петренко. Через мгновение младший политрук вскинулся над бруствером и во весь рост помчался к горевшему дому. У капитана не хватило духу остановить его, хотя и понимал, что там помощь уже не требуется.

Ильин приказал дежурному подать сигнал пограничным нарядам: «Все на заставу». С тоскливым, гнетущим чувством подумал о лейтенанте и его бойцах. Оттуда, где нес службу секрет, доносился сплошной рокот моторов и металлический лязг. По шоссе, в километре от заставы, непрерывной рекой текла колонна танков и автомашин.

Две ракеты одна за другой взметнулись в небо, и тут же во двор заставы полетели мины. Они лопались с пронзительным треском. Пыль, смешанная с удушливым, тошнотворным запахом взрывчатки, забивала дыхание, в глотке першило.

Связь с соседними заставами еще действовала. Везде было одно и то же. Лишь крайняя справа застава на участке комендатуры не отвечала.

Осыпая комья глины, в окоп спрыгнул Петренко. В предрассветных сумерках его запорошенное пылью лицо казалось мертвенно-бледным.

— Все кончено. Ни дома, ни жены, ни дочки, — он с трудом выдыхал слова, отрешенно схватился за голову и уткнулся лбом в глинистую стенку окопа.

Левая рука его была в крови, рукав гимнастерки намок. Ильин промолчал. Ну что он мог сказать младшему политруку в утешение?