Отто Рюле - Жертвы Сталинграда. Исцеление в Елабуге

Как раз исполнилась вторая годовщина со дня нашей свадьбы. Нам было очень тяжело расставаться, но ничего не поделаешь — пришлось.

В вагоне зашумели.

— Какое свинство! Стоим уже двое суток и ночь! — возмущался кто-то. — Заморозить, что ли, нас хотят?

— Паровоз отцепили, — проговорил Мельцер. Он незаметно подошел ко мне и встал рядом.

— Этак они доведут нас до сумасшествия! — раздался чей-то истеричный голос. — Нам давно пора завтракать…

В этот момент дверь вагона отворили.

— Давай три человека! — сказал красноармеец.

— Когда отъезд? — спросил майор часового.

— Скоро поедем! — ответил тот и закрыл дверь.

— Вот и выяснили, вот и узнали, — не унимался майор. — Скоро поедем! Это можно понимать: через час, а может, и через месяц.

— Может, что-нибудь с паровозом случилось и его ремонтируют?

— Во всяком случае, есть нам дают, не умираем с голоду. А сегодня даже потребовали не двоих, а три человека.

Подносчики пищи принесли свежего хлеба — буханку на пятерых, чай и, к нашему огромному удивлению, кусок смальца на газете.

В вагоне поднялся такой гвалт, какой не всегда бывает и на восточном базаре. У кого-то нашелся крошечный ножик (неизвестно, каким образом удалось его оставить при себе). Начался дележ. Особенно трудно было разделить смалец. Наши «эксперты» делили его столовыми ложками. Каждому досталось по ложке, а потом — еще по пол-ложки.

Затем наступила тишина. Все занялись завтраком. А поезд все стоял.

Позавтракав, я прислонился к стене и закрыл глаза.

…Наша семья сильно пострадала от войны. Брат моей жены погиб 22 июня 1941 года под Брестом. Другой шурин в начале октября пошел в разведку под Нарвиком и не вернулся. Как я мог написать об этом их матери? Чем мог утешить молодую женщину, оставшуюся вдовой? Невольно возникал вопрос: «Во имя чего погибли эти два еще совсем молодых человека, погибли в расцвете лет, собственно, и не пожив на свете?»

Я написал откровенно все как есть. Но разве это могло утешить? Конечно, смерть солдата на войне в какой-то степени зависит от случая, но разве случайно была начата сама война?

В школе мне приходилось слышать высказывание немецкого военного теоретика Клаузевица, что война — это продолжение политики, только другими, насильственными средствами. Но ведь все воюющие государства — Германия и Италия, Франция и Англия, Советский Союз и США — проводили каждое свою политику. Так кто же из них проводил политику насильственными средствами?

Вообще-то я не увлекался политикой. Когда Гитлер пришел к власти, мне не исполнилось еще и девятнадцати лет. Правда, некоторые из моих товарищей уже в 1933 году стали членами нацистской партии. Я не видел тогда в этом ничего предосудительного, считая, что каждый вправе поступать так, как ему хочется. Гитлер обещал немцам новый расцвет Германии. Кто мог с ним не согласиться?

Тогда мне казалось, что Гитлер хочет прогресса. И я тоже мечтал о великой и сильной Германии, которая будет иметь влияние на весь мир и пользоваться всеобщим уважением. Гитлер обещал добиться этой цели мирным путем. Разве мог я быть против этого?

Однако в 1933 году я не вступил в нацистскую партию. В то время я увлекался литературой, искусством, архитектурой, плаванием, легкой атлетикой и лыжами. На первом плане у меня стояла учеба. Я хотел как можно быстрее получить диплом. Программа экзаменов в обязательном порядке включала «Майн кампф», программу нацистской партии, «Народ без пространства» Гримма и другие подобные книги. Прочитанное я воспринял как учебный материал, но сторонником расовой теории не стал.

В нацистскую партию я вступил в 1937 году, но это не повлияло на мой образ мыслей. Непосредственным толчком для этого стала моя карьера: чтобы занимать руководящую должность, нужно было быть членом партии. Об этом нам говорили вполне откровенно. Оставалось только выбирать между нацистской партией, СА и СС. Я предпочел партию, потому что за два года служба в армии мне порядком надоела.

В первый день нашего пребывания в лагере для военнопленных в Красноармейске к нам в барак пришел советский офицер с переводчиком и спросил:

— Кто из вас состоит в нацистской партии? Говорите честно, вам за это ничего не будет.

Все молчали. Я оглянулся. У некоторых в глазах застыл страх, но все молчали.

Я не понимал, почему мне нужно лгать. Ведь, как член партии, я не совершил никаких преступлений.

— Я был членом партии, — проговорил я.

— Назовите вашу фамилию, имя, отчество, последнее воинское звание и часть, в которой вы служили. Когда вы вступили в партию?

Я подробно ответил на все вопросы. Офицер записывал на лист бумаги.

— Хорошо. Кто еще? — спросил переводчик.

Сознался еще один офицер. Остальные молчали.

— Я не верю, что здесь только два нациста, — покачал головой офицер. — Это никс гут. — И вместе с переводчиком он вышел из барака.

Познакомившись с Мельцером, я спросил его однажды, спрашивали ли их об этом же.

— К нам приходил офицер в синей фуражке. Знаете, что это значит, нет? Такие фуражки носят в частях секретной службы, а я не сумасшедший говорить им правду. Из нашей группы ни один не сознался, что он нацист.

Я немного испугался. Секретная служба! Значит, меня занесли в специальный список, но ведь я не совершил никакого преступления!

Неужели русские будут судить нас только за одно то, что мы — члены нацистской партии? А что, если русские считают каждого члена нацистской партии виновным во всех разрушениях и страданиях, причиненных их народу?

Если это действительно так, тогда прощайте, мои родные, прощай, родина. Не до свидания, а именно прощайте!

Вагон дернуло. Послышался стук буферов. Затем раздался свисток паровоза, и наш состав медленно тронулся.

— Наконец-то! — воскликнул кто-то.

— Обед они могли бы выдать нам и здесь, — проворчал другой.

Все оживились. Лежавшие на нарах слезли на пол, сидевшие на полу встали. Потом снова наступила тишина.

Я тоже встал и прильнул к дырочке в стене вагона. Я увидел бледный диск солнца на небе. Мелькали вершины елей, присыпанные снегом, и голые лиственные деревья. Затем лес кончился и потянулось большое поле с маленькими деревянными домиками по краю, а потом — снова смешанный лес в красивом снежном наряде.

Я всегда любил ели, особенно когда они присыпаны снегом. В последний раз я был в лесу вместе с Эльзой в канун 1942 года.

— Э, друг Рюле, — услышал я вдруг голос Мельцера. — Да вы никак опять размечтались и толкаете меня.

— Извините, я действительно задумался.

— Оно и заметно. Садитесь-ка лучше.

Я повернулся и, опираясь на руку Мельцера, снова медленно присел на корточки, а потом плюхнулся на пол.