Юрий Валин - Выйти из боя

— Мам, я больше не буду, — соврала Катерина. — И в школе я алгебру подтянула.

— Насчет школы будем надеяться. Но у дедушки будешь дополнительно заниматься каждый день.

Катька закивала.

— Обещаю.

— Странная ты стала, — с подозрением сказала мама. — Голова у тебя не болит?

Голова не болит. В ней голоса странные завелись.

Не голоса, а мысли.

Слушать сомнительные поправки Катька совершенно справедливо не стала и вслух решительно заявила:

— Мам, голова у меня нисколечко не болит. Я даже не простужаюсь. Поедем, а?

— Если все будет хорошо. Я тебя умоляю, закончи без двоек. Не порть себе каникулы.

— Я обещаю, — на этот раз честно сказала Катька.

Маму свою Катька любила. Не очень понимала, насколько любит, но определенно любила. Катрин, обделенная материнской любовью и испытывающая ответные весьма прохладные чувства по отношению к собственной родительнице (пусть ей живется хорошо, долго и отдельно), разницу чувствовала очень остро. И завидовала.

Хорошо Катьке. Мама у нее замечательная. Дед, которого девчонка обожает. Даже бабушка есть и двоюродная бабушка. И тетушка, которая племянницу в Среднюю Азию на чудесную экскурсию свозила. У Катрин всего этого не было. И на кой хер нужна машина с водителем и возможность в Синевку на дачу каждые выходные ездить? Отдельная квартира, спецшкола, джинсы, футболки и босоножки, от которых здешние модницы в обморок бы попадали. Ну да, двадцать лет еще до твоего рождения пройдет. До твоего первого персонального компьютера — все тридцать. Какой, в жопу, от этого толк? Здесь же лучше…

Про жопу не надо, не надо…

Темнота.

Катя-Катрин проснулась ночью. За окном, которое когда-то было дверью, — там еще сохранилось кованое ограждение, окаймляющее широкий прямоугольник пустоты, — тихо подвывала вьюга. В комнате чуть побулькивала раскаленная чугунная батарея. С диванчика Катя-Катрин видела в зеркале смутное отражение круговерти снега, свет одинокого фонаря, пытающегося пробить декабрьскую ночь. Обе, и Катька, и сержант, думали о маме. Странно, но об одной и той же. Катька думала, что у деда придется заниматься проклятой алгеброй. Мама обязательно проверит. Катрин думала о смелой близорукой женщине, побывавшей в Антарктиде и Южной Америке, ходившей по морям на военных кораблях и траулерах с диковатым экипажем и среди всего этого решившейся в одиночку родить дочку. Впрочем, родители ей помогали, и родственники, и уйма друзей и знакомых помогала. Чудные отношения у людей были. И дерьма хватало. Что в двадцатых, в которых довелось побывать сержанту Мезиной, что в сороковые. Да и в этом спокойном застое. И все же есть чему позавидовать. У тебя-то будет когда-нибудь такой могучий тыл? А дети будут?

Тьфу, у тебя друзей нет, что ли? Есть, пусть и немного. Прыгаешь, как блоха. Но Блоод, Ингерн, мужики с «Двух лап», Мышка-Найни — они же есть? Они тебя помнят. Ждут. У тебя муж был, который тебя по-настоящему любил. Фло… Нет, о ней лучше не надо. Ребята из университета. Валери с малышом, Кора… А парни, ушедшие прорваться за Балаклаву? Разве они не могли стать твоими друзьями? Лейтенант, который единственный раз решился покоситься на твою грудь?

Могли стать они твоими друзьями или нет… ты-то с ними не пошла. Все прыгаешь, блоха бесстыдная. Деньги зарабатываешь. Трахаешься и то на ходу.

Ох, Фло, где же ты?

Схлопотала бы, товарищ сержант, пулю у бухты, — всем было бы легче. Там много людей легло, не осталась бы ты в одиночестве. Пошел он в задницу, отдел «К».

Не нужно. Дым будет сниться. И мертвые.

Приближались каникулы. Катрин что-то не могла припомнить, чтобы в своем собственном (индивидуальном) детстве так страстно ждала возможности две недели не ходить в школу. Нужно признать, Катька ненавидела среднее образование с совершенно недетским пылом. Довели девчонку.

Пока что Катя-Катрин исправно ходила на уроки, после обеда в одиночестве или с мальчишками гоняла по заснеженным, обезлюдевшим дворам и пустырям Замоскворечья. Район умирал: старые дореволюционные доходные дома, усадебки с почти дачными яблоньками за дощатыми заборами столичная власть беспощадно уничтожала. Разрозненными островками еще торчали дома покрепче и поприличнее, но и их век оставался недолог. Одиноко стоял и родной дом: толстостенный, из отличного красного кирпича. Булочная с замечательным запахом выпечки и свежего хлеба, угловая пивная (оттуда шибало неистребимым, пролитым еще, должно быть, при Николае II пивным духом). Угловой, обнаженный уже исчезнувшими домами-соседями двор.

Жуя вкуснейшую «калорийную» булочку за 10 полновесных советских копеек, Катя-Катрин шла в библиотеку и вяло размышляла о будущем. По смутным предположениям Катрин, выселить Любимовых должны году этак в 78-79-м. Тогда Москву будут к Олимпиаде готовить и зачистят на славу. Солидный дом в малолюдном переулке, куда не ступит нога интуриста, это, видите ли, позор развитого социализма. Козлы позорные. Панельные многоэтажки, конечно, куда привлекательнее. Переселят вас в Орехово-Горохово или в Ясенево.

Впрочем, в сроках переезда Катрин была не так уж уверена. И насчет Олимпиады. И насчет всего остального. Даром что сама из этих замоскворецких мест. На ту сторону улицы Димитрова так и не удосужилась попасть. Катьке там нечего делать, а Катрин… Ноги-то все-таки общие. На ту сторону оживленной улицы пятикласснице было категорически не рекомендовано ходить. Подземного перехода еще не было, а перебегать улицу между машинами — девчонке действительно не дело. (О боги, неужели эта улица еще расширится до восьми полос, и там плюнуть будет некуда от количества стоящих в пробке иномарок?) Катрин уже не могла в такое поверить. Сержант отдела «К» медленно растворялась. Катя-Катрин все больше становилась просто Катькой.

Попытки Прыгнуть Катрин все еще повторяла каждый день. Сейчас тщетные усилия были вызваны больше упрямством, чем реальной надеждой на успех. Стоило сосредоточиться, представить себе «станцию назначения», и Катрин неизбежно вылетала из реальности, чтобы через несколько часов продолжить существование в привычном теле пятиклассницы. Так было и первый раз, еще в больнице, так продолжалось и сейчас. Глупо биться несуществующей головой о призрачную, но непреодолимую стену. Катьку это пугает. Да и незачем тыкаться. Разве плохо прожить еще одну жизнь почти с начала? Нормальную жизнь, с любящей мамой, с кучей родственников, с чудесным предчувствием того, что случится с тобой и страной через год или два. Конечно, Там со страной не только благостные дела приключатся. Но дурное предчувствие скоро сгладится. Катрин была уверена, что потихоньку забывает прошлое-будущее. В конце концов, здесь ведь вариант «кальки». Почти неотличимый от Основного варианта, но все же различия будут. Так даже интереснее. Тем более что Основной вариант сейчас все меньше кажется основным. Уходит память. И почему-то почти не жаль.