Джурица Лабович - Грозные годы

Вслед партизанам гитлеровцы открыли огонь из орудий и минометов. Снаряды и мины рвались все ближе к колонне партизан, над головами свистели осколки.

— Надо где-нибудь спрятаться, иначе нас накроют! — закричала Хайка.

— Что бы ни было, мы должны идти вперед! Таков приказ! — послышался голос командира роты Вучко.

По обеим сторонам колонны на ровной, ослепительно белой поверхности заснеженного поля одна за другой появлялись черные дымящиеся воронки.

Рота Вучко была уже, казалось, вне пределов досягаемости огня немецких орудий, но тут два снаряда разорвались почти у самой колонны. Осколками сразило наповал Артема и Вою, а Вучко был легко ранен. Гаврошу никогда не забыть, как Артем, отброшенный взрывной волной далеко от тропы, упал в снег, обливаясь кровью, как Воя, согнувшись в поясе, неловко завалился на бок.

— Воя! — бросился к нему Гаврош.

Воя с трудом открыл глаза, его побелевшие губы слабо шевельнулись. Гаврош склонился над ним, пытаясь разобрать слова.

— Не вовремя... — прошептал Воя.

— Что ты сказал?

— Передай товарищам, что я ни в чем не виноват... Это Влада, помощник комиссара батальона, на меня наговорил... До войны мы с ним любили одну девушку, и... она выбрала меня...

Шепот Вои оборвался. Он весь напрягся, пытаясь приподняться, но не смог и уткнулся в снег. На губах его застыла горькая усмешка. Он был мертв.

На первом же привале партизаны похоронили погибших товарищей.

— Каждый день новые потери, — грустно сказал Лека, стоя с непокрытой головой над двумя свеженасыпанными могильными холмиками. — Обиднее всего, когда люди гибнут вот так, от шального снаряда...

Бойцы почтили память товарищей минутой молчания, и колонна двинулась дальше.

Гаврош с Хайкой и Шиля еще какое-то время стояли над могилами. Они молчали. По щекам Хайки текли слезы. Гаврош, бледный, судорожно сжимал кулаки. Вот он поднял голову и заговорил негромко, чуть охрипшим голосом:

— Вы оба, и ты, Артем, и ты, Воя, всегда говорили, что мужчина плачет, когда сердце его переполнено болью... У меня сейчас грудь разрывается от боли... но я не заплачу... От имени всех товарищей клянусь знаменем нашей борьбы, что мы отомстим, отомстим за каждый не прожитый вами день, за каждый отнятый у вас луч света, за все ваши несбывшиеся мечты. Мы отомстим и доведем до конца наше великое дело!.. Вечная вам слава!

С этими словами Гаврош выхватил из-за пояса трофейный вальтер и выпустил в воздух всю обойму.

— Мы никогда не забудем вас, товарищи! — взволнованно произнес Шиля. — Клянусь тебе, Воя, что буду с честью носить твой пулемет, как носил его ты! И мы сделаем все, чтобы восстановить твое доброе имя!

Вскинув к виску сжатые кулаки, они отдали салют партизанским могилам и пошли за своей колонной. Молчали. Гаврош заговорил первым:

— Мне кажется, после всего этого я не смогу спокойно смотреть на помощника комиссара батальона.

— Его, как мне сказал Лека, вызвали в штаб бригады, видимо, собираются привлечь к ответственности, — вымолвил Шиля.

Партизаны шли весь день без отдыха. Вдали, окутанный сероватой дымкой, высился Игман.

Под вечер рота остановилась у трех заброшенных крестьянских развалюх. Были выставлены караулы, и усталые бойцы, забыв об ужине, стали укладываться спать прямо на земляном полу.

Сильно пахло навозом и прелым сеном. Сквозь щели в заколоченных окнах пробивался слабый свет молодого месяца.

— Что-то давно мы не слышали твоих лекций, Лека, — прозвучал чей-то голос. — Может, расскажешь что-нибудь? Вот, к примеру, что будет, когда война кончится... Как мы будем тогда жить?

Лека сел, скрестив ноги, и заговорил:

— Когда война кончится, работать будем, строить. Мы всегда были народом-воином и народом-тружеником. Сколько раз нам приходилось с оружием в руках защищать свою свободу! Но всякая война рано или поздно кончается, и настает время залечивать раны, строить. А наш век будет веком большого строительства, социалистического. Капитализм во всем мире вынужден будет отступать, сдавать свои позиции, он уже сейчас отступает перед силами прогресса. Это диалектика истории.

Помните, я говорил вам, что раньше человека оценивали по тому, сколько у него денег, сколько рабов или крепостных, как, например, это было в царской России до отмены крепостного права. В средние века наибольшим уважением пользовались те, кто располагал военной силой, имел мощные замки, — какие-нибудь герцоги, князья, графы или ростовщики и купцы. Крестьяне были собственностью землевладельцев. В наш век применение электричества и машин, развитие крупного производства все больше выдвигают на первый план рабочий класс, он и становится главным носителем идей прогресса. Пролетариат провозглашает труд основным мерилом ценности человека...

Лека увлекся и не заметил, что его слушатели, измученные долгим маршем, уже давно спят. Гаврош тихонько толкнул Леку локтем.

— Вот тебе и лекция на политическую тему, — оглядевшись, с добродушной улыбкой прошептал Лека.

Гаврошу не спалось. Какое-то время он лежал с открытыми глазами, думая о Хайке, потом поднялся и, тихо пробравшись между спящими, подошел к ней. Она спала, подложив под голову ладонь. Уверенный в том, что все спят, Гаврош нагнулся и осторожно поцеловал девушку в щеку. Оказалось, что Хайка не спит. Открыв глаза, она с легким укором взглянула на него.

Гаврош услышал у себя за спиной шепот Шили:

— Говорят, любовь расслабляет солдата.

— А ты что не спишь?

— У меня все не идут из головы Артем и Воя. Завтра увижу помощника комиссара батальона, поговорю...

Хайка легко сжала руку Гавроша:

— Не надо больше, ладно?

— Ты сердишься?

Она улыбнулась, покачала головой и негромко ответила:

— Нет, не сержусь, просто... — запнулась она. — Знаешь, Шиля ведь прав: пока идет война, мы прежде всего солдаты...

На их лицах дрожали отсветы пламени очага.

Они молчали, глядя друг на друга.

Гаврош подумал, что за эти пятнадцать дней Хайка сильно похудела. Сейчас, в полутьме, ее бледное лицо, узкие кисти рук казались совсем детскими. Он вдруг почувствовал себя виноватым в том, что она, такая хрупкая и беззащитная девушка, наравне с мужчинами должна переносить все тяготы и лишения походной партизанской жизни.

А она в эту минуту была счастлива. Смотрела на его милое, родное лицо... Он здесь, рядом, он любит ее! Потом ей вдруг вспомнилось, как погибли Артем и Воя, и она попыталась представить себе, что будет с ней, если Гавроша тоже убьют... Или наоборот — вдруг погибнет она сама... Хайка зажмурилась и тряхнула головой, чтобы отогнать тревожные мысли.

Их взгляды снова встретились. Гаврош наклонился к самому ее уху и шепотом предложил выйти на крыльцо, чтобы поговорить. Они поднялись и, осторожно переступая через спящих, направились к выходу.