Джурица Лабович - Грозные годы

— А почему бы и нет? Ведь так все и получилось. И я не поверил вначале, но потом оказалось, что это истинная правда.

— Какая такая правда?

— Да такая: эсэсовские офицеры действительно добровольно сложили оружие и сняли сапоги. Они это сделали до того, как ты туда вошел. Они ждали, пока ты там объявишься, чтобы сдаться тебе! Потом все выяснилось в штабе бригады.

— Как это, в штабе бригады?

— Да так, как это всегда бывает после боя. Когда этих глупых эсэсовцев привели туда и начали допрос, они рассказали невероятную историю о том, как мы на них напали, как они подготовились к обороне, как в конце концов все это провалилось к черту. Но то, что они говорили о тебе, — просто поразительно. Они, то есть их солдаты, по их словам, оказывали бешеное сопротивление, но тут появился ты. Они следили за тобой от начала до конца и имели о тебе точные сведения. Их унтер-офицеры и даже простые солдаты обо всем им докладывали: и как ты возник возле первой их траншеи, и как ловко уничтожил несколько дзотов. Рассказали и о том, как они вели по тебе огонь из всех видов оружия, но тебя даже не задело. Их охватила дикая паника, она передалась и их штабу. А когда ты оказался в центре города, перед зданием штаба, они пришли в ужас. Стреляют они в тебя и видят чудо чудное: пули свистят, а ты как будто за десятью бронями — вперед да вперед. И видно, идиотская мысль пришла в голову этим гитлеровским воякам, подумали они, браток, что ты не какой-то там обычный партизан, а сверхчеловеческое существо, которое ни пуля, ни огонь не берет. Такое могло возникнуть только в их головах, потому что, как мне объяснил комиссар, у них какая-то расистская теория и вера в сверхчеловека. Они поверили, что ты и есть не кто иной, как сверхчеловек, победить которого невозможно, и приняли простейшее решение — сдаться, потому что сдаться сверхчеловеку и не стыдно и не зазорно. Вот так ты и стал для них чем-то вроде высшего существа. И ничего странного, что они бросили пистолеты и сняли сапоги, меня только удивляет, почему они там же не подохли от страха, если у них появилось такое мнение о тебе. Вот это, братец, мне действительно непонятно. Теперь ты видишь, к чему привело твое бешенство? А ты мне тут рассказываешь, что не веришь этому. Теперь-то тебе ясно?

Все это взводный Чутурило выслушал с напряженным вниманием, а когда пулеметчик довел свой рассказ до конца, он, почти рыдая, закричал:

— Теперь ты понимаешь, как я несчастен?

Пулеметчик взорвался:

— Несчастен?! Что ты мелешь?

— А ты как думаешь? Меня, значит, и враг не может уничтожить. Следовательно, смерть я не найду и здесь. Это же просто проклятие какое-то!

— Не глупи, прошу тебя! — умоляюще застонал пулеметчик. — Не безумствуй!

Но взводный Чутурило смерил его холодным взглядом и продолжал:

— Да не схожу я с ума, а просто размышляю. Все-таки я постараюсь добиться своего. Надо поискать минное поле. Мина не подведет.

После этих слов глаза Чутурило странно заблестели, его даже охватило какое-то веселье.

— Да, да, у мин нет глаз! — воскликнул он. — Вот так мы и закончим это дело!

Пулеметчик смотрел на Чутурило, размахивающего руками, как на чудо и никак не мог поверить — неужели то, что он видит и слышит, правда? И неужели это тот, прежний взводный Чутурило, с которым он делил все радости и горести? Да он же, черт возьми, когда-то был нормальным и разумным человеком! Возможно ли, что этот случай с усами до такой степени выбил его из колеи? «Нет, нет, — к, подумал он, — мне в этом не разобраться. Но с какой стороны тогда подойти, что предпринять? Может быть, нужно немного подождать, пусть время сделает свое. В конце концов, я ему не нянька».

— Слушай, — сказал он, — я очень хорошо тебя понимаю. Конечно, все, что с тобой случилось, может быть очень обидным для тебя. Но я никак не могу понять и объяснить того, что ты задумал. Твое положение не такое уж плохое. Ведь ты теперь, несмотря на все твои глупости, стал легендарным. Я был сегодня в штабе и видел, как о тебе составляли донесение. Почти всю вчерашнюю победу приписывают тебе. Ну, знаешь, приобрести такую славу и думать о том, как быстрее угробить себя... Не могу понять, чего тебе надо? А твои усы, скажем, через месяц снова будут поражать всех красотой! Разве это тебя не вдохновляет и не радует? Ну, скажи!

Взводный вяло улыбнулся в ответ на эту речь пулеметчика, а затем махнул рукой:

— Ты что думаешь, что я снова захочу отрастить усы?

— А разве нет? — поразился пулеметчик.

— Отращивать и лелеять такую красоту только для того, чтобы этот проклятый санитар снова приказал их сбрить?! Нет, братец, он этого не дождется!

— Опять ты за свое, ненормальный?! Ну давай, трепись дальше! — выдохнул пулеметчик, потеряв всякое желание продолжать беседу.

— Пусть я ненормальный! — бросил Чутурило. — А ты возвращайся в отряд и скажи им, что я сумасшедший, но прошу тебя об одном: скажи Казимиру, чтобы он вытащил меня отсюда, потому что в таком настроении я могу все что угодно и здесь натворить. Скажи, что я хочу вернуться в отряд, причем сегодня же. Я не хочу, чтобы наступление продолжалось без меня, хотя и не доживу до победы. Так ему и передай.

На последние слова взводного Загора ничего не ответил. Он холодно простился с Чутурило и поспешно вышел. Вскочив на лошадь, он галопом погнал ее по каменистым тропинкам. Прискакав в отряд, злой, вспотевший и усталый, он на все вопросы бойцов только отмахивался.

В тот вечер у лагерного костра командир отряда Казимир проводил внеочередное собрание. На повестке дня был всего-навсего один вопрос: Чутурило и его усы. Пулеметчик Загора получил задание подробно сообщить о состоянии взводного Чутурило и рассказать бойцам о его последних выходках.

Нужно сразу признать, что Загора исключительно серьезно отнесся к этому заданию. Он все рассказал партизанам о поведении взводного Чутурило во время последнего боя, очень подробно объяснил им все его странные и никому не понятные выходки и потом высказал свое собственное мнение.

— Мне кажется, — заключил он, — что Чутурило не псих в полном смысле слова. Он откалывает эти номера из упрямства, я уверен. Втемяшилось ему, черт возьми, отомстить начальнику санитарной службы, и не чем-нибудь а своей смертью, и будьте уверены, он не отступит от этого. Вопрос сейчас состоит в том, можно ли ему вообще помочь. Я сделал все, что было в моих силах, и большего сделать не смогу.

Такими словами он закончил свое выступление и, устало опустившись на землю у костра, принялся есть похлебку из алюминиевой миски.

После этого еще почти целый час партизаны вели оживленную дискуссию об усах взводного Чутурило. Одни были за то, чтобы задержать взводного в медпункте, другие выступали за строгое наказание, а третьи перечисляли его последние подвиги и просили это учесть. Противоречивые мнения не позволили им прийти к какому-то общему решению. Договорились все же передать это на рассмотрение в штаб бригады.