Богдан Сушинский - Опаленные войной

Когда же тремя прыжками он достиг этого холма и скатился с него, то увидел, что один пулеметчик уже мертв, а другой стоит на коленях и, согнувшись, зажимает руками разорванный живот.

Лучшее, что он мог бы сделать сейчас для этого человека, — помочь ему умереть. И, наверное, это было бы человечнее. Но что-то сдерживало Громова от «выстрела милосердия», как называли его когда-то в старину в русской армии.

Предоставив раненого его судьбе, он развернул пулемет и остаток ленты выпустил по возвращавшимся к тому берегу лодкам и плотам гитлеровцев, понявших, что и этот десант они проиграли.

— Кожухарь! — позвал он. — Ко мне!

— Кожухарь убит, товарищ лейтенант! — ответил ему кто-то из бойцов гарнизона.

— Что?! Кожухарь убит?! — переспросил он с таким изумлением, словно речь шла о чем-то совершенно невероятном.

— Так ведь убит.

— Тогда вы — ко мне!

Это был кто-то из артиллеристов. Фамилию его Андрей так и не сумел вспомнить. Он приказал ему взять две колодки с патронами, а другому бойцу, Пирожнюку, из пулеметного, — собрать автоматы, патроны и гранаты, и, прихватив пулемет, перебежал назад, в траншею.

— Что ж ты делаешь?! — набросился на него Рашковский, который, как видно, уже не мог дождаться его возвращения. — Ты же всю контратаку сорвал! Ты сорвал ее, понял?!

— Товарищ старший лейтенант! Я прошу…

— Да плевал я на то, что ты просишь! По какому праву ты заставил моих бойцов залечь? Под трибунал захотел, ты, лейтенантишко?!

— Старший лейтенант, прекратите истерику! — попытался успокоить его незнакомый Громову капитан, принявший командование пехотным батальоном. Ему было за сорок. А серое землистое лицо выдавало в нем человека усталого и больного. — Давайте спокойно обсудим ситуацию.

— Здесь не обсуждать, здесь судить надо.

— Или награждать, — обронил капитан. — Этого лейтенанта. За исключительную храбрость. По прежним временам это Георгиевский крест, как я полагаю.

Именно вмешательство этого капитана как-то сразу выбило Рашковского из седла и заставило поумерить свой пыл.

— Послушайте, я понимаю, что вы старше меня по званию. Но требую, чтобы, вернувшись на позиции, извинились, — вдруг совершенно спокойно сказал Громов, поразив этим и обоих офицеров, и оказавшихся поблизости бойцов. — Если бы вы не подняли людей в эту бессмысленную контратаку, которую мы с капитаном вынуждены были поддержать, мои артиллеристы и пулеметчики основательно проредили бы фашистов еще там, на равнине. По два снаряда на орудие, по паре пулеметных очередей — и все. Тогда можно и в контратаку. А вы со своими трехлинейками пошли на шквал огня. Почти без стрельбы. Парализовав два моих орудия и четыре пулемета. Теперь посмотрите вон туда! Туда посмотрите, на поле боя. Оно зажелтело от гимнастерок, которые никто из лежащих там уже никогда не снимет. Кому нужны были эти жертвы?!

— Ты что: учить меня?! Я водил их в контратаки от самой границы, понял?!

— Именно потому, что вы водили их в такие вот контратаки, граница осталась за сто километров отсюда. А в вашей роте наберется сейчас не более двадцати бойцов.

— Потому что сейчас война. Потому что бой.

— То, что вы сейчас сотворили здесь, это не бой, а бойня, но не для врага, а для своих. Неужели вы не в состоянии сопоставить плотность огня автоматов и трехлинеек? Возьмите винтовку и попробуйте стрелять на ходу, в атаке… А потом возьмите шмайсер…

— А я не желаю брать в руки шмайсер. Это оружие врага, — ухватился за какой-то совершенно идиотский аргумент Рашковский, и лейтенант понял: сейчас начнется демагогия.

— Я сказал: прекратить! — снова вовремя вмешался капитан, но уже более уверенно. — Считаю, что лейтенант прав. В данном случае — прав. Тактика боя, которой нас учили командиры с опытом прошлых войн, в некоторых моментах основательно устарела. Это уже очевидно. И сегодняшний бой убедительно показал это.

Капитан замолчал, и все трое вдруг настороженно осмотрелись. Тишина!.. — вот что насторожило их. Ни воя пикировщиков, ни взрывов, ни даже ружейной пальбы… Лишь на какое-то время они перестали контролировать ситуацию, и теперь с удивлением поняли, что прозевали нечто очень важное для них всех — ощущение победы. Пусть маленькой, временной, но все же очень существенной в их положении. И фашисты на том берегу затихли так, словно отпевали этой тишиной еще одну сотню солдат.

— Да у них там ужин! — вдруг воскликнул капитан Пиков так, словно ему открылся секрет непостижимой военной тайны. — Это же немцы! У них ужин, а они не хотят дразнить нас, чтобы не насорили им в котелки! — возмутился батальонный. И все залегшие рядом с ними бойцы облегченно рассмеялись. Даже Рашковский и тот неуверенно, кисло усмехнулся. — Лейтенант, — продолжил тем временем комбат, — прикажи своим пушкарям… Пусть пожелают им, сволочам, приятного аппетита!

Приказывать Громов ничего не стал. Самим им передышка нужна была сейчас куда больше, чем противнику.

— Спасибо за мужество, товарищ капитан, — сказал Громов еще и из чувства признательности батальонному за поддержку в стычке с Рашковским.

— Вам спасибо, лейтенант, гарнизону дота… что поддержали нас. Вам, старший лейтенант. Благодарю за службу.

— Этот пулемет, с вашего позволения, я возьму себе, — молвил Андрей. — По праву трофея победителя. Кожухарь!

— Кожухарь убит, — скорбно напомнил ему все тот же боец, который стоял теперь возле него с колодками пулеметных патронов в руках.

— Даже так? — помрачнел Андрей. — Неужели действительно убит?

Боец испуганно пожал плечами. Словно в смерти Кожухаря был виновен он сам.

— Сомов, Родановский, Петляков! — Все трое отозвались, и это сразу как-то облегчило душу Громова. — Собрать автоматы, патроны, гранаты и отнести в дот. Автоматные магазины у немцев за голенищами.

— Это еще зачем, лейтенант? — пристыдил Рашковский. — Бойцы должны сражаться своим оружием. Врученным под присягой.

— Бойцы должны сражаться любым оружием. От топора и лука — до артиллерийских орудий и огнеметов. Тем более что очень скоро там, в доте, немецкие автоматы будут единственным нашим спасением. И патроны к ним будем подбирать у трупов фрицев, во время ночных вылазок. Между прочим, вам, товарищи офицеры, тоже советую запастись трофеями и обучить бойцов владеть оружием врага. Замечу, что гранаты у германцев отменные. — Сказав все это, Громов выжидающе взглянул на Рашковского и комбата. Возражений не последовало. — Всем бойцам гарнизона осмотреть поле боя! — приказал он. — Подобрать раненых и убитых!

Нужды в этом приказе не было. Около двадцати солдат всех четырех подразделений уже хлопотали возле раненых. На помощь им из дота выбежали оставшиеся пулеметчики и пушкари. Мария перевязывала кого-то из тяжелораненых бойцов Рашковского. Раненых и убитых поспешно уносили. Проследив за Кристич, лейтенант пытался вспомнить, вышла ли медсестра из дота вслед за ним и подвергала ли себя риску во время атаки, или же покинула «Беркут» только сейчас. Однако вспомнить так и не смог. С ужасом подумав, что Мария могла принимать участие в контратаке, лейтенант решил запретить ей выходить из дота без особого приказа.