Богдан Сушинский - Стоять в огне

— Что же тут непонятного?

— Может случиться так, что Штубер еще раз уговорит Беркута встретиться с ним. Твоя задача — сообщить, когда и где состоится эта встреча. Или хотя бы что она состоится. Но если обмолвишься о нашем разговоре хоть одним словом…

— Не обмолвлюсь, господин офицер. Это исключено. Век не забуду вашей доброты.

Едва успели увести Гуртовенко, как позвонил Штубер.

— Мы уже можем получить вашего пациента, господин штурмбаннфюрер?

— Хоть сию минуту.

— Он так ничего и не сказал?

— Бывают случаи, когда признаваться не в чем. Но все равно часы, проведенные у нас, запомнятся ему надолго. А вообще советую присмотреться к этому Сове. Человек с характером. Такого агента можно использовать рациональнее, чем вы это делали до сих пор.

«Вот как? — подумал Штубер. — “Использовать рациональнее…” Ясно. Просто до сих пор вы, господин штурмбаннфюрер, не имели в моем отряде своего агента…»

— Воспользуюсь вашим советом, господин штурмбаннфюрер. Не каждому из моих рыцарей удается получить такую рекомендацию.

Роттенберг понял, что Штубер разгадал его ход, однако это не слишком огорчило его. Может, оно и к лучшему. По крайней мере есть гарантия, что не решится убрать этого Сову. Побоится вызвать еще большее подозрение гестапо.

— Его привезут в крепость. У нас слишком мало места, чтобы вы могли устраивать здесь курорт для своих недоумков.

Когда через некоторое время Сова вновь предстал перед Штубером, тот лишь окинул его презрительным взглядом и, обращаясь к сопровождавшему Гуртовенко эсэсовцу, процедил:

— В отряд Зебольда. А затем — к партизанам.

Когда однажды, поздно ночью, в отряд неожиданно вернулся Гуртовенко, лейтенанта это поразило. Гуртовенко не имел права появляться в отряде без особого распоряжения. Вот так просто взять и вернуться в лес — значило раскрыть себя перед гестапо. То есть теперь Гуртовенко как партизанский агент уже не существует.

— Что случилось, Сова? — довольно холодно встретил его Беркут, когда этого пилигрима привели к нему в землянку. Лейтенант умышленно назвал его по кличке, присвоенной Гуртовенко фашистами. У него было основание подозревать, что вернулся этот человек не без подсказки Штубера.

— Я понимаю, что мне не стоило появляться здесь. Но вы должны выслушать меня.

— Да уж никуда не денемся — выслушаем. Присядьте, Сова, и не торопитесь. Говорите вдумчиво.

Гуртовенко не сел, а буквально свалился на скамейку и, поскольку целую минуту, как целую вечность, он просидел молча, Беркуту показалось, что так, сидя за столом, этот человек и уснет. Лицо его было исцарапано ветками, одежда и руки — в грязи, волосы, словно пеплом, усыпаны сероватой хвоей…

«Ну что ж, — сказал себе Андрей, внимательно присматриваясь к Сове, — независимо от того, что привело его сюда в столь поздний час, путь в отряд оказался для него нелегким». Однако с расспросами не торопился.

— Я не буду пересказывать, как меня встретил Штубер, — заговорил Гуртовенко лишь после того, как приведший его Отаманчук поднес флягу с трофейным шнапсом. — Это долгий разговор.

— Рассказать все равно нужно будет, — заметил Беркут. — Но, конечно, не сейчас.

Ему почему-то показалось, что Сове просто-напросто не хочется воспроизводить свои беседы со Штубером, в гестапо или где там еще допрашивали его.

— Командиры «Чапаевца» и «Мстителя» далеко отсюда. Лучше бы сразу послать за ними.

— Сейчас они будут здесь, — спокойно ответил Беркут и едва заметно кивнул Отаманчуку. Тот сразу же вышел из землянки.

— Немцы готовят большую карательную операцию. К вашему лесу стянуты все окрестные гарнизоны немцев, румын и полицаев. Но это еще не все. С эшелона, идущего на фронт, немцы сняли целый пехотный батальон. Плюс два батальона румын прибыло из-за Днестра. Я узнал об этом совершенно случайно. Подслушал разговор немецких офицеров. Поначалу они меня попросту не заметили, а заметив, не пристрелили только потому, что, очевидно, решили: все равно этот полицай ни черта по-немецки не смыслит.

— Понял, Гуртовенко. Спасибо за сведения. Когда следует ждать все это войско?

— Об этом они не говорили. Но думаю, уже сегодня на рассвете. Если батальон сняли с эшелона, тянуть с операцией не станут. Тем более что у них все готово. Лес оцепили так плотно, что, если бы не форма полицая, мне бы сюда не пробраться.

Громов задумчиво взглянул на снова появившегося в дверях Отаманчука, который был теперь комиссаром их небольшого разведывательно-диверсионного партизанского отряда.

Тот кивнул: мол, гонцы посланы, — однако на бессловесный рапорт его лейтенант никак не отреагировал. В достоверности того, что рассказал Гуртовенко, Андрей не сомневался. Разведчики уже докладывали, что лес блокирован десятками постов и засад. И что в окрестных селах и хуторах появилось много полицаев, переброшенных из соседнего района.

— Я пришел с оружием, — вновь заговорил Гуртовенко. — Бой приму вместе с вами.

— Божественный порыв. Но дело в том, что бой у нас есть кому принимать. Лучше скажите, существует ли реальная возможность вернуться к немцам, чтобы продолжить игру?

На какое-то мгновение взгляды их встретились, и Громов понял, что этого вопроса Гуртовенко и ждал, и боялся.

— Если честно, мизерный шанс выкрутиться из этой ситуации, конечно, есть. В конце концов, можно придумать что-нибудь такое, чтобы объяснить свое отсутствие. Только не могу я больше. Нет сил моих, лейтенант. Боюсь. Да и кто мне потом поверит? Вдруг с тобой что-то случится, кто потом подтвердит, что я работал на партизан? Нет, Беркут, можешь судить меня, но… Как видишь, я был там не зря. Пригодился, помог. Но сколько же можно… по лезвию? Все! Хочу быть вместе со всеми.

Беркут вопросительно взглянул на Отаманчука. Тот пожал плечами и задумчиво крякнул. Очевидно, тоже почувствовал: требовать от Гуртовенко, чтобы он вернулся к фашистам, уже не имеет смысла.

— Хорошо. Но только помните: трусов у меня в группе нет.

— Оттрусил я свое, командир. Ты уж извини…

Через час в землянке Беркута собрались Иванюк, Роднин, Отаманчук. Еще через несколько минут появился начальник штаба «Чапаевца» Долват, который только что вернулся с разведгруппой, выяснявшей обстановку на южных окраинах их лесного массива. Этот худощавый, почти мальчишеского телосложения адыгеец был непревзойденным наездником, проделывавшим на своем Мурате почти цирковые номера джигитовки. Тем не менее к его идее создать кавалерийский эскадрон Громов относился с той иронической благодушностью, с какой обычно относятся к бессмысленной, но совершенно безобидной прихоти.

И хотя своего отношения к этой затее Беркут не скрывал, все надежды на создание эскадрона Долват почему-то связывал именно с ним, с его группой, считая, что никто не сможет справиться с захватом румынской конюшни лучше, чем она. Вот и сейчас, войдя в землянку, он успел шепнуть Андрею: