Глеб Булатов - Степь в крови

Самсонов почитал себя обиженным. И немалую долю вины он возлагал на старую власть, на царя, на Временное правительство, на Корнилова, бросивших его так легкомысленно в лапы большевизма. Потому Самсонов не был сторонником Белого дела. Он даже испытывал некоторую ревность к своим бывшим соратникам, оказавшимся по ту сторону фронта. Но процесс духовного возрождения был неумолим, и с каждым днем Самсонов все явственнее осознавал совершенную им измену. Ненависть к большевизму и страх перед разнузданной толпой росли. И в один момент капитан переломил себя…

В волнении встав из-за стола, Самсонов подошел к окну, выходящему на задворки воронежских переулков. Верхняя губа его тряслась от возбуждения и острой внутренней борьбы. Лоб покрылся испариной. Самсонов резко повернулся на каблуках и смял лист бумаги. Он принял решение.

В Воронеже стоял пасмурный вьюжный февраль. Капитан Самсонов за без малого год своей службы у большевиков достиг карьерных высот. Он занимал пост начальника штаба 8-й армии. Идейный большевик командарм Фомин чрезвычайно бурно воспринял успехи революции и вследствие подрыва душевных и физических сил организма к началу девятнадцатого года самоустранился от командования. В органах ЧК Самсонов слыл благонадежным, вполне перевоспитанным военспецом, не нуждающимся в излишне назойливой опеке. К тому же капитан не единожды докладывал лично Троцкому и вознаграждался высокими оценками Реввоенсовета. Все это, а также положение 8-й армии, служащей основным заслоном Москвы с юга, было предметом размышлений капитана.

Ремесленные кварталы Воронежа, открывавшиеся из окон кабинета Самсонова, были занесены снегом, тяжелыми шапками нависавшим на крышах и заборах. Бескрайность серых домиков и белых линий укатанных улиц перемежалась чуть не до линии горизонта и разрывалась вздыбленными к затянутому тучами небу заводскими трубами за черными бараками вдоль железнодорожных путей.

Улицы были пусты. Город изнывал от лютой зимы, от голода и необустроенности. Жители частью бежали, частью перемерли, были забраны в солдаты или сгинули в подвалах ЧК. На заднем дворе штаба армии коптил броневик. Подле него переминались с ноги на ногу, курили и невесть с чего начинали вдруг хохотать матросы в черных бушлатах. Их прислали из Петрограда для поддержки дисциплины и воодушевления несознательных товарищей. Днем матросы слонялись по штабу и его окрестностям, грозно зыркали на военспецов да перешучивались с машинистками. Предметом их особой заботы были броневики. Эти машины до Октября находились в составе английского дивизиона на Северном фронте. В августе Корнилов безуспешно просил Керенского ввести их в столицу. После прихода к власти большевики конфисковали машины. Механики и офицеры сгинули, и теперь матросы должны были наладить броневики и бросить их против Донской армии, наступающей на Тамбов.

По ночам матросы устраивали оргии. За полуночь пьяной озверелой толпой вываливались из отведенной им казармы и шли громить и насиловать. Они заранее выбирали дом, в темноте окружали его и устраивали свои потешные игры. Бывало, поджигали дом с четырех сторон, а всех выбегающих в ужасе жителей хватали, бросали в снег и забивали прикладами. Или еще хуже, отгоняли кричащих, взывающих о милости женщин прочь от мужей и детей, лежащих на пушистом, искрящемся в зареве пожара снегу с размозженными головами, и насиловали… А утром они ходили понурые, еще не отрезвевшие и злые.

Самсонову было грустно. Нет, капитан не боялся сделанного выбора. Он ясно понимал, что любая ошибка, и он погибнет, а вместе с ним погибнут его чахоточная, истощенная жена и дочки. Но капитан думал, что раз гибнут все эти люди за окном, то почему он должен выживать за их счет. Это было бы бессовестно.

Самсонов уложил разбросанные по столу бумаги в папку, спрятал ее в ящик, погасил керосиновую лампу и вышел, заперев за собой дверь. Коридор штаба тускнел в ранних зимних сумерках. Бледно-желтые стены стали серы, часовой у лестницы дремал. Самсонов спустился вниз и, не обращая внимания на взгляды матросов за спиной и злой смех, вышел в город.

Под ногами хрустел снег. Укатанные переулки с отвалами сугробов у черных кривых заборов разбегались в стороны, петляли, опоясывая без разбору нагроможденные серые кирпичные домики, сараи и дровяники. Самсонову было зябко и неприятно. Холодные сумерки наводили на него тоску. Безлюдье города угнетало капитана. Однажды ему показалось, что он заблудился. Но внимательно осмотревшись, Самсонов пробрался между повалившимися набок и нашедшими опору друг в друге амбарами и оказался на широкой прямой улице. На другом ее конце в снежном плену, с одной узкой тропинкой, ведущей к выметенному крыльцу, стоял одноэтажный каменный дом с застекленной мансардой. Самсонов пробрался ко входу по тропе и постучал в дверь.

На стук вышел хозяин, пропустил Самсонова внутрь и, оглядев пустую сумеречную улицу, вошел следом. Внутри пахло горелой едой, черемухой и сырой хвоей. Обстановка была простая, без изысков. Было холодно.

– Дрова сырые, да и те насилу выменял, – пожаловался хозяин. – Но проходите, не раздевайтесь, в комнате у меня керосинка и чай.

Хозяин был высок ростом, худощав, с предостерегающей надменностью в манерах и речи. На плечи поверх летней походной формы была накинута шинель с вырванными клочьями погонами.

В комнате было теплее. Самсонов погрел руки над примусом, растер щеки и сел в кресло с бежевой облупившейся обивкой. Хозяин налил в чашку чего-то блеклого и мутного и протянул гостю.

– Не чай, конечно, но согревает.

Самсонов сделал глоток, обжегся и поставил чашку на пол.

– Всеволод, я думал о нашем плане. Он небезупречен и предполагает огромный риск для нас с вами. Вы знаете, что в Петрограде у меня семья, что за мной ведется пристальное наблюдение. Я здесь враг и пленник, поставленный у руля корабля. Но стоит мне совершить неосторожное движение, стоит кораблю дать крен, как моя судьба будет решена.

– Риск велик. Но рискуете не только вы. Я также здесь, и я хочу драться, – Всеволод говорил зло, сжав тонкие губы. – Драться в честном бою бесполезно. Эту гидру нужно задушить, но сделать это можно только сев ей на шею. Если мы сейчас испугаемся, промедлим, нам это никогда не простится!

– Вы молодец, – грустно сказал Самсонов. – Но, как видите, и я не отказываюсь от задумки. Хочу лишь взвесить обстоятельства и действовать не опрометью, но ясно представляя себе последствия. Осторожность и трусость – разные вещи. Не будьте слепы и не путайте их.

– Вы заботитесь о семье? – нетерпеливо перебил Всеволод. – Я понимаю это. Но поймите и вы! Ваша семья находится в Петрограде. Чтобы вызволить ее, необходимы мужество и немалая доля везения. Положим, я бы сумел сделать это. Но что дальше? Кто тогда донесет до белых наше предложение?