Глеб Булатов - Степь в крови

– Мы можем привлечь еще кого-нибудь, – с обреченностью в голосе сказал Самсонов.

– Вы хорошо знаете, что это невозможно. Лично я никому не могу доверять в городе. Малейшая оплошность, и мы погубим себя, вашу семью и вообще все дело!

– Не горячитесь так. Вы знаете, что я разделяю вашу точку зрения. Но поймите чувства отца. Я не могу представить, чтобы по моей вине расстреляли моих дочерей. Это слишком больно.

Всеволод встал, набросил на плечи шинель и вплотную подошел к Самсонову.

– Вы можете отказаться, – в упор, смотря сверху вниз, стальным голосом произнес Всеволод. – Я вас не виню.

– Нет, я не откажусь. Я все для себя решил, – Самсонов вынул из-за подкладки конверт и протянул его Всеволоду. – Вот, прочитайте.

Поднеся бумагу ближе к огню, Всеволод стал читать:

«Начальнику штаба Донской армии генералу Кельчевскому. Ваше превосходительство! Пусть эта записка родит у вас сомнения. Вы лично сможете разрешить их, проверив факты. Моя фамилия Самсонов, я капитан Генерального штаба Императорской России. На данный момент я занимаю должность начальника штаба 8-й армии красных, стоящей против Вас.

Сущность моего обращения состоит в следующем. Я служу в Красной армии по принуждению, под угрозой расстрела моей семьи. Командующий 8-й армией Фомин тяжело болен, вследствие чего в моих руках сосредоточены все нити управления войсками. Я нахожусь под пристальным контролем органов ЧК, но обладаю должным авторитетом и опытом штабной работы, в связи с чем имею большую долю самостоятельности в принятии тактических решений. Всецело ратуя за победу Белого движения и желая помочь освобождению России от большевиков, я посылаю к Вам гвардии подполковника князя Всеволода Мещерского для координации наших усилий…»

– Донская армия перешла границу бывшей Воронежской губернии и медленно продвигается на север.

– То есть части донцов находятся в непосредственном соприкосновении с вашей 8-й армией?

– Да.

– И как они? Боеспособные? – с надеждой в голосе спросил Мещерский.

– По данным ЧК, донцы отказываются идти на север, есть признаки разложения. Командование ждет подкрепления добровольцев и кубанцев, а также восстания крестьян в Тамбовской и Воронежской губерниях.

– Есть надежда на такие восстания?

– Мне доносили, что крестьяне боятся возвращения помещиков и скептически относятся к белым. Скорее всего население будет нейтральным. На поддержку белые могут рассчитывать лишь в крупных городах…

– Все то же… Плохо… плохо! Но мы сломаем им хребет, сломаем! – сжав кулаки, Мещерский большими шагами дошел до стены. – Сломаем! Вы уверены, что сможете так организовать действия своей армии, чтобы привести ее к скорейшему разгрому?

– Поверьте, это нетрудно. Боевой дух наших частей не на высоте, вооружение плохое. Приказом Троцкого оружие и обмундирование со складов выдается лишь кавалерии, отрядам курсантов и коммунистам. Основная часть личного состава – это силою мобилизованные крестьяне из близлежащих областей. Они вооружены чем попало и при первой возможности готовы бежать домой делить барскую землю. У меня нет данных о дезертирах, но масштабы этого явления огромны. Так что стоит мне выдвинуть несколько частей вперед, а донцам отрезать их, как фронт будет разорван и побежит сам собой. Только поспевай гнать.

– Но тогда к вам должны будут подойти подкрепления.

– Вряд ли. Основная часть наших сил задействована против Колчака. Седьмая армия на Украине ведет тяжелые бои за Донецкий бассейн, в тылу у нее Махно и Петлюра. А на севере, до самой Коломны, крупных соединений нет.

– Но в Москве довольно промышленных предприятий и в случае приближения белых будет проведена мобилизация.

– На это потребуется время. В Москве голод, и реакция пролетариата непредсказуема. А вот те тысячи офицеров, юнкеров, студентов, служащих, что сейчас как в капкане, совершенно точно поднимутся.

– Вы правы, – Мещерский сел на диван и залпом допил холодный чай. – Вы понимаете, что сейчас здесь решается судьба всей нашей страны? Здесь и нами двумя, а не тысячами этих бестолковых генералов и политиков! Блестяще!

Князь Всеволод Мещерский был отпрыском древнего знатного рода. Он был беден и горд и, вполне естественно, чувствовал себя обиженным. Будучи человеком отважным и авантюристом, князь жил мечтою о подвиге, открывающем путь к признанию. Огромные карточные долги, загубленная репутация, изгнание из Конногвардейского полка, казалось, поставили крест на тщеславных устремлениях князя. Но грянула революция, за нею Гражданская война, и князь решил, что пробил его час.

Самсонов не увлекался доверием к Мещерскому. Капитан был человеком сдержанным и осмотрительным. Ему импонировали удаль и доблесть бряцающего своими достоинствами князя. Но Самсонов имел мало надежд на него. Посылая Мещерского к белым, капитан рассчитывал не столько координировать действия, полагая такую связь через линию фронта чрезмерно опасной, сколько предупредить и воодушевить командование белых. А там, думал Самсонов, как Бог даст.

С огромными трудностями князю в конце марта удалось покинуть Воронеж. Долгий его путь короткими переходами, с многодневными сидениями в лесных землянках, закончился плачевно. Случайно наткнувшись на конный разъезд, князь сумел бежать, но был ранен. Его приютил сердобольный крестьянин и ухаживал за больным, пока не нагрянул отряд Аваддона.

Самсонов не знал о судьбе Мещерского. Время шло. Донская армия, разлагаясь изнутри, вместо решительного наступления на приготовленные к разгрому части большевиков, откатывалась на юг, в глубь степей. Самсоновым овладел страх. Он клял себя за мальчишество, за то, что опрометчиво дал Мещерскому письмо и тем самым обрек себя на гибель.

«Бежать?!» – временами восклицал внутренний голос капитана.

Но вспоминалась семья. Младшая дочь, надрывно кашляющая и жалостливо смотрящая на измученного отца голодными глазами. Жена, пусть не любящая. Самсонов знал, что ему изменяют. Знал, с кем. Но ни разу не сказал слова упрека.

«Пусть, – думал он. – Коли не любит, какой смысл душу рвать? За дочками смотрит, и ладно. А мне все одно, что так, что иначе. Если б любила – другое дело – было бы счастье. Но нет счастья, и боли нет, и радости. Только мука и бесполезность».

Время тянулось медленно. Воронеж оттаял и расплылся вязкой жижей. За зиму съели всю живность, которая была в городе. Редкие бродячие собаки, должно привлеченные запахом жизни из пожженных войной деревень, поодиночке бродили в поисках пропитания. Многие дома так и остались стоять с заколоченными ставнями. Людей стало меньше, а те, что встречались на улицах, были серые и злые. В их глазах Самсонов читал ненависть. Но чувство это было не тем, что бросает в бой и разжигает страсти. Нет. Это были страх или обреченность.