Сергей Фетисов - Хмара

— В каком классе ты учишься? — спросил солидный военный.

— Десятый закончила.

— А не врешь?

Наташа возмутилась:

— Честное комсомольское! Я аттестат могу показать… — И поспешно принялась развертывать документы.

— Ладно, — остановил ее военный. — Ты видела, какое столпотворение в коридоре?

— Ага.

— «Ага» у бабки под печкой сидит. А у нас говорят: так точно. Мужиков сперва под ружье надо поставить, армию отмобилизовать. Понимаешь? Ну, а ваше, женское дело — последнее.

— Но ведь санитарки на фронте нужны? — не теряла надежды Наташа.

— Нужны, — согласился военный. — Медперсонал частично мобилизовали. А насчет вас, из школьных кружков, указания не поступало.

— А когда поступит?

— Ну, милая, — развел руками военный, — кто ж тебе ответит на это? Может, через месяц, а может, через год.

— К тому времени война закончится, — ужаснулась Наташа.

Снова мужчины засмеялись, на этот раз не так дружно и не очень весело. Они глядели на девушку, и на их лицах плавало грустное раздумье. Благожелательный к себе интерес и ласку читала Наташа в их глазах. Ее расспросили откуда и чья она. На прощанье посоветовали:

— Держи связь с райкомом комсомола. Если будем брать девушек на санитарок или связисток, то по рекомендации райкома ЛКСМУ. А вообще-то, сероглазая, сидела бы ты дома!.. Знаешь поговорку: не лезь в пекло поперед батька? То-то и оно!

К доброму совету Наташа осталась глуха. А в райком комсомола зашла в тот же день. Однако там тоже ничего не могли сказать, ждали указаний свыше. Так рухнул Наташин план попасть на фронт вместе с отцом. Оставалось одно — листать надоевшие школьные учебники, готовиться в институт. Верно, была еще надежда, что объявят набор на курсы военных связисток или санитарок, но ведь там так долго учиться, что война к тому времени закончится.

«Говорят еще о равноправии с мужчинами! — думала Наташа со всей непосредственностью и пылом юности. — Какое ж это равноправие, если, — она передразнила солидного дяденьку из райвоенкомата, — женское дело — последнее?!»

Наташа лишь тогда очнулась от своих дум, когда локти и бедра заныли от лежания на голом полу. Гибко, по-кошачьи, вскочив на ноги, она поставила зеркальце на место, попыталась разгладить ладошкой помятое платье и, недовольная собой, с учебником под мышкой пошла искать место поудобней и, главное, попрохладней. Эта жара, будь она неладна, раскиселила мозги. Если и дальше такими темпами повторять школьную программу, то и к Новому году едва ли закончишь… Нет, это никуда не годится, дальше так нельзя!

Наташа задумала залезть в погреб: более прохладного места и не сыскать. Конечно, темновато там, но можно устроиться поближе к открытому творилу…

В кухне ее перехватила мать, послала за водой. С пустыми звенящими ведрами Наташа спрыгнула с порожка прямо в ослепительное солнечное пекло. Утрамбованная земля возле входной двери была горячей, словно сковородка. Наташа ожгла босые ступни, от неожиданности ойкнула и замельтешила загорелыми икрами по тропке к колодцу.

Из конца в конец Большой Знаменки не меньше десяти километров. Когда-то — сейчас никто из местных жителей уже не помнит когда — пришли в эти плодородные места первые поселенцы. Они построили свои мазанки по-над днепровскими плавнями. Мало-помалу поселение разрасталось, и всем хотелось жить поближе к плавням. Поэтому и строились в одну линию. Получилась длинная-предлинная улица.

Затем село стало расти в ширину. Появились Верхняя и Нижняя улицы. На бугре косо протянулась Сахарная, а на отшибе, у днепровского залива, — Лиманная. Главную, десятикилометровую улицу именовали Красной.

До революции огромное село разделялось на три церковных прихода — Ильинский, Знаменский и Алексеевский. Церкви закрыли, но деление на Ильинку, Знаменку и Алексеевку осталось и административно-закрепилось.

Совсем недавно на Мамай-горе, что возвышается верблюжьим горбом над западной стороной села, пять семей поставили свои хаты. Хуторок так и назвали — Пятихатки.

В то время, к которому относится наше повествование, в Большой Знаменке было три сельсовета, семь колхозов, две семилетние, одна средняя школы и овощесушильный завод.

Не близок путь с Верхней улицы, где живут Печурины, на Лиманную. Если идти самой кратчайшей дорогой — через колхозные огороды, с пяток километров наверняка набежит. Но Наташе и путь не в путь. Пружинят крепкие ноги, птицей переносят через канавы и рытвины.

Идет Наташа проведать свою подружку Анку Стрельцову. К вечеру спала жара, ветерок принес с Днепра пресную речную свежесть, и стало так хорошо, так славно на воле. Деревья и травы словно вздохнули после гнетущего зноя, почувствовали облегчение люди. Легко вышагивает Наташа улицы-километры, несет в себе молодую взрывчатую радость. Идет мимо аккуратных хат-мазанок, что стоят как девчата в белых кофточках и плисовых юбках, мимо пирамидальных тополей, похожих на обелиски, возле плетней, через которые свисают тяжелые ветви яблонь… И пахнет так славно от подсолнухов, от картофельной ботвы, а время от времени из палисадников до Наташи доносится нежный аромат левкоев и резеды — от него сладко и непонятно кружится голова.

«Эх, как хорошо!.. — с восторгом думает Наташа и спохватывается: — А война? Может, в эту минуту кто-то умирает, защищая Родину, а я, дурочка, радуюсь неизвестно чему».

Наташа сжала губы и насупилась. Но сколько ни принуждала себя, никак не могла настроиться на сурово-торжественный лад, заглушить внутреннее безотчетное ликовакие. Чтобы справиться с этой совершенно неуместной, как она считала, бьющей фонтаном глупой радостью, Наташа нарочно стала думать, что она невезучая — вот не взяли же в армию! — и что рот у нее безобразно широкий, поэтому замуж никто ее не возьмет, и что в институте она провалится на экзаменах… Увы, и это не помогало. Она добросовестно старалась думать об одном, а чувствовала совершенно другое.

Свернув в проулок, Наташа вышла к колхозным огородам, за которыми начиналась Лиманная улица.

Стежка вилась по краю пересохшей мочажины, испещренной, как оспинами, следами коровьих копыт. Между мочажиной и стежкой тянулся рядок каршеватых верб. Одну из них в позапрошлом году сломало бурей, и она до сих пор лежала здесь с обломанными ветвями и слупившейся корой. Но от корней пробилась на поверхность молодая поросль. Краснокорые, словно в румянце, гибкие побеги дружно шелестели на ветру новенькой лакированной листвой.

Наташа сломила себе ивовый прутик, общипала листву, оставив лишь метелочку на верхушке: пустые руки требовали какого-то занятия, какой-то ноши. Так, беспечно помахивая прутиком, она подошла к дому Анки.