Сергей Фетисов - Хмара

В знак окончания речи Мюльгаббе сделал от края помоста шаг назад.

— Ура-а! — закричал Раевский, делая энергичные жесты в сторону полицаев. — Ура освободителям! Ура-а!

Полицаи прокричали «ура» разрозненно и жидко. В группе людей, стоявших перед помостом, два или три голоса пытались поддержать клич Раевского; их крик одиноко повис среди общего молчания и сконфуженно оборвался.

Мюльгаббе, раздраженно выговаривая что-то Раевскому, спускался по приставной лестнице. Эсаулов почтительно поддерживал его под локоток.

Экскорт солдат перестроился под отрывистую команду унтер-офицера и проследовал вслед за гебитскомиссаром к сельуправе.

Скрип калитки, шаги во дворе…

Ладошками, как розовым колпачком, Наташа прикрыла мерцающее пламя светильника, и комната на мгновение погрузилась во мрак — условный сигнал тревоги!

Зоя перестала вращать педали перевернутого велосипеда. Никифор сбросил наушники, отсоединил от «домашней электростанции» провода, сложил все это в нишу, где стоял приемник, и пришпилил углы бумажного коврика. Велосипед перевернули в нормальное положение, листки бумаги, на которых Никифор записывал очередную сводку Совинформбюро, спрятала Зоя у себя в одежде.

— Что случилось? — осведомился Никифор. С наушниками он не слышал шагов во дворе.

Наташа, дежурившая у окна, начала знаками объяснять, но тут в наружную дверь негромко постучали, и объяснения стали ненужными. Стучал чужой.

Мигом все очутились за столом и взяли в руки приготовленные игральные карты.

— Бубны козыри, хожу под Наташу, — сказал Никифор, сбрасывая первую попавшую карту.

— Фи! — сказала Наташа. — Для нас это семечки! — И побила козырную десятку дамой пик.

Они по очереди сбрасывали карты, говорили то, что обычно говорят картежники, но их внимание было сосредоточено на происходящем за дверью.

В сенцах Дарья Даниловна (это была её обязанность в случае тревоги) спрашивала:

— Кто там такой? А?

Из-за двери что-то бубнил мужской голос. Слов «игроки» не могли разобрать. Однако услышали, как Дарья Даниловна изумленно ахнула, поспешно открыла дверь и повела гостя в свою комнату.

Никифор на цыпочках подбежал и приник ухом к стенке. Как из-под земли, до него доносилось:

— …Повидать тебя рад, Дарьюшка. То ж, сдается мне, ты ще дюжей против прежнего почернела. Ай, жизнь несладкая? Ну, выкладывай, как живешь-можешь…

— Зараз, зараз, — суетилась Дарья Даниловна. — Ужин для тебя соберу…

Никифор оторвался от стены. На вопросительные взгляды девушек ответил:

— К Дарье Даниловне принесли черти какого-то родственника или старого знакомого. Не дал, чтоб ему пусто было, до конца записать передачу. Теперь уже не удастся. Пока нас не увидел, смываемся отсюда.

Потушив светильник, девушки сняли светомаскировку с окна и распахнули створки рамы. Они открылись бесшумно — петли были предусмотрительно смазаны гусиным жиром. Все трое вылезли наружу.

Спустя несколько минут они шли по проулку и уже ничуть не походили на таинственных подпольщиков; Никифор вел девушек под руки, те щебетали, пересмеивались, как всегда.

Дошли до квартиры Зои, она распрощалась и убежала, сказав, что сегодня не успела поужинать. Она хотела оставить Никифора с Наташей наедине, потому что по каким-то признакам, которые умеет замечать женский глаз, давно догадывалась, что Наташа нравится Никифору.

— Ну, а вы? — спросил он Наташу, когда за Зоей захлопнулась калитка. — Вам тоже надо домой, пока не умерли с голода?

Из всех молодых знаменцев, с которыми Никифор был знаком, лишь с одной Наташей он был на «вы». Почему так получилось, он сам не знал. Со всеми быстро переходил на товарищеское «ты». А вот с Наташей не мог. В компании он, правда, обращался к ней, как ко всем, на «ты», а наедине — язык не поворачивался.

Незаметно прошли они двухкилометровый путь до Наташиной хаты и еще долго сидели на скамеечке у ворот, все говорили и говорили. Когда пришло время расставаться (было уже около часа ночи), Никифор не успел рассказать Наташе и сотой доли того, что хотелось бы.

— Спасибо, что проводили, Митя, — сказала девушка. — Я никак не привыкну к настоящему вашему имени. Привыкла звать Митей.

— Так и надо, — протянул он на прощанье руку. — Пока я Митя Махин. Придет пора — стану Никифором.

— А я и после войны буду вас звать Митей, — улыбаясь, сказала Наташа.

Крохотная доля кокетства была в Наташиных словах. Быть может, впервые за всю жизнь строгая Наташа позволила себе это. В принципе она всегда была против всякого кокетства. А сейчас, сама того не заметив, чуточку отступила от правил. Более того, подав руку парню, она не отдернула её тотчас, как бывало раньше, а продолжала стоять и весело болтать. Ей было приятно, что Никифор бережно держит её пальцы в своей теплой шершавой ладони.

Возвратившись домой, Никифор с удивлением увидел: родственник Дарьи Даниловны — усатый, плотный мужчина — все еще сидел и, несмотря на третий час ночи, пил чай.

— Здрассте! — кивнул Никифор, встретившись с ним взглядом.

Не желая мешать беседе, он пошел в свою комнату, но Дарья Даниловна окликнула:

— Митя! Посиди малость с нами.

На столе в беспорядке стояли тарелки с лучшими хозяйскими припасами — медом, яйцами, творогом, горшок с оставшимися от обеда холодными варениками. Уж по одному этому видно, что гость для Дарьи Даниловны был дорогим и желанным.

Мужчине, сидевшему за столом, на вид под пятьдесят. Кряжист, слегка толстоват, краснолиц — такими в этом возрасте становятся люди, по роду занятий связанные с продолжительным пребыванием на свежем воздухе.

Все это Никифор успел отметить, пока незнакомец вставал из-за стола, чтобы поздороваться.

— Панас, — протягивая руку, сказал он певучим украинским говорком. — Тебе, я чув, Митрием кличуть? То добре, шо ты Митрий. Митрий да Панас — ось увесь сказ! Сидай, друже, чаевать будемо. — Спасибо. Не хочется, — вежливо отказался Никифор и вопросительно взглянул на Дарью Даниловну: кто, мол, этот человек?

— Ты мене не морочь, — весело сказал Панас. — Я другий раз до чая сажусь. Ты ж кохався с дивчатами, то не може буты, щоб не проголодався. Сам був юнаком. Як до хаты прибьюсь, першим дилом борща миску, молока кварту…

Никифор уселся за стол. По правде сказать, он был не прочь поужинать, а отказывался потому, что не хотел мозолить глаза чужому человеку. Но если уж так вышло, то… Он придвинул к себе горшок с варениками, тарелку с медом и принялся уписывать за обе щеки.

— Так я во дворе пока посижу? — с уважительными нотками в голосе спросила Дарья Даниловна.

— Добре, Дарьюшка! — отозвался мужчина. — Мы с твоим племянничком трошки побалакаем…