Сергей Фетисов - Хмара

В ту же ночь в Большой Знаменке начались массовые аресты.

Проводив Наташу до базара и убедившись, что она теперь в безопасности, Семен Беров заспешил назад, в Алексеевку. Ему необходимо было явиться на работу, а перед этим предупредить о случившемся Никифора. Он шагал по людной Красной улице — это был наикратчайший путь.

Когда он проходил мимо ворот сельуправы, то заметил стоявшую во дворе подводу, ту самую, на которой везли Нюсю. Полицаев не было, Нюси тоже. Сидела на телеге, свесив ноги в мужских сапогах, закутанная в платки женщина. «Не она ли Ирина Веретенина?» — мелькнуло у Семена, и он ускорил шаг.

Никифор, выслушав Семена, собрался быстро, как по тревоге. Несколько экземпляров листовок — очередную сводку Совинформбюро — он сунул в нишу за приемник и пришпилил бумажный коврик па место. Шапку на голову, ватник на плечи — вот и готов солдат в дальний путь. Перед тем как уйти, сказал Дарье Даниловне:

— Если понадоблюсь, спрашивайте у Баклажовой. А ты, — посоветовал он Семену, — выходи минут через пять после меня.

И ушел, аккуратно прикрыв за собой дверь, не оглядываясь.

Семен вспомнил, что они так и не успели договориться, как быть дальше. На случай провала у них не было выработано плана. О возможном провале по взаимному молчаливому согласию доповцы избегали говорить. Это казалось им малодушием, трусостью. А на самом деле тут сказывалась неопытность.

«Махин предупредит через связных. Недаром же сказал, что держать с ним связь через Баклажовых», — вяло думал Семен по дороге к мастерской. Потом он стал раздумывать над тем, успел ли добежать Гришутка на Лиманную или нет? Почему-то он был уверен, что Гришутка выбрал самую кратчайшую дорогу и для быстроты даже срезал петлю, которую делает тропинка, огибая болотце у поваленной вербы. Он представил себе: мальчуган в больших отцовских сапогах прыгает с кочки на кочку по замерзшему болоту, спотыкается, падает, опять бежит, па ходу утирая нос. Добежав, наконец, до хаты Беловых, Гришутка берется за деревянную ручку, входит в сенцы.

Справа в сенцах стоит кадка с водой, слева висит на гвозде оцинкованное корыто, в углу приткнуто коромысло; все до мелочей мог представить себе Семен — что, как и где в ставшей для него родной хате.

Видел, как Гришутка, остановившись у порога и тиская в руках шапчонку, тревожным шепотом говорит Лиде об аресте Лущик и как у той непроизвольно поднимаются и ложатся на грудь маленькие ладошки — Лидин жест, когда она чем-то взволнована или удивлена.

В мастерской было тихо. Попов и Миша Мельников сидели на корточках у железной печурки и, по очереди подбрасывая в нее подсолнечные будылья, грели руки. Они разом повернули головы на звук открывшейся двери.

Забыв поздороваться, Беров сказал:

— Одну дивчину из организации арестовали. Возможны обыски, имейте в виду.

Он присел к печурке и тоже стал греть руки. На вопросы отвечал кратко и неохотно. Это мешало ему сосредоточиться на мыслях о Лиде. Урывками он думал, что Лиде на всякий случай надо подыскать убежище у знакомых. А еще лучше, если она на время уйдет из Знаменки.

— Мы с Мишкой, ежели чего, — бубнил Попов, — будем одно говорить: ничего не знаем, ничего не видели. Мы — люди рабочие, некогда нам другими делами заниматься.

— Правильно, — подтвердил Беров, пытаясь сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как убежал Гришутка. Небо затянуло серой хмарью — не определишь по солнцу: часов нет, и Семену иной раз казалось, что прошло минут сорок, то он полагал, что минуло по крайней мере часа три.

— Кроме тебя, — говорил Попов, — мы никого и не знаем. Ежели чего, скажем: работал парень в мастерской, хорошо работал, а в гости мы к нему не хаживали и не знаем, чем он занимался после работы.

Семен механически кивал головой: согласен, правильна… А сам не переставал думать о Лиде. Перед ним встало новое видение: бежит Гришутка по болоту, и вдруг из-за поваленного дерева встает полицай, который лежал в засаде. «Стой! — кричит. — Стреляю!» Гришутка останавливается, его арестовывают, и Лида остается непредупрежденной.

Предположение, если разобраться, было вздорное. Но оно взволновало Семена. Он не мог больше сидеть и ждать. Ему хотелось видеть Лиду сейчас, немедленно, тобы убедиться, передал ли Гришутка то, что надо было передать.

— Я пойду, — сказал он, поднимаясь. — Если спросит Крушина или еще кто, скажите: заболел.

Через полтора часа он был на Лиманной. Вопреки его ожиданиям Лида выглядела спокойной. Удивительно спокойной.

— Гришутка к тебе приходил? — спросил Семен.

— Приходил, приходил. Не ко мне, к Анке. А она мне передала. Подумать только, какое несчастье! — И Лида поднесла руки к груди и положила ладошки у горла — точь-в-точь, как представлял себе Семен.

Семену хотелось взять эти мягкие маленькие ладошки и поцеловать их поочередно, а потом поцеловать то место, где они лежали, — крохотную ямочку между ключицами. Но он не мог этого сделать: дома была мать, которая прислушивалась к разговору. Лида с самого начала не скрывала от родных, что она связана с подпольщиками, поэтому разговор шел без утайки. А любовь свою они скрывали. И сейчас Семен ограничился тем, что легонько прикоснулся к плечу Лиды и сказал, глядя ей в глаза:

— Надо недельки на две куда-нибудь уйти. У тебя есть родственники или знакомые в соседних селах?

— То напрасная тревога, милый, — ответила Лида (слово «милый» для матери ничего не могло открыть, потому что Лида с одинаковой легкостью употребляла и самые бранные, и самые ласковые слова). — Мы тут с Анкой совет держали и решили, что нам ничего не грозит. Она, та проклятущая Веретенина, кроме Лущик и Наташи, никого из нас не знает. Лишь бы Нюся выдержала.

— Ты думаешь, что она?..

— Нет, нет, что ты! Она тихоня с виду, а крепкая. Мы вместе с ней в педтехникуме учились, я её хорошо знаю, — уверенна сказала Лида и спохватилась: — Что же ты воткнулся у порога?! Проходи, садись.

Этот внезапный переход к шутливому тону, как и неожиданная, порой необъяснимая смена настроений Лиды, выбивали у Семена почву из-под ног. Он не мог так быстро переключаться. Если речь шла о серьезном, он рассуждал серьезно. Если шутить, так шутить. Поэтому способность к внезапным переходам хотя и казалась ему привлекательным свойством характера Лиды, на нередко ставила его в тупик.

Семен молча разделся, прошел на свое место — к табуретке между столом и люлькой Николеньки. Лида с обычной легкостью в движениях засновала, собирая гостю угощение. Так уж повелось у Беловых: когда бы Семен ни пришел, тотчас его усаживали за стол. Иногда он бывал сыт и отказывался, но его все равно кормили. Лида была уверена, что хозяйка держит Семена в черном теле, и, жалея, заставляла его есть как можно больше. А Лида умела настоять на своем.