Сергей Поляков - Партизанская искра

Лица друзей были невидны в темноте сгустившейся летней ночи. Но радость встречи горячей волной хлынула по жилам. И четыре руки сплелись в крепком клятвенном пожатии.

Все плотнее становилась ночная темень. Деревья за рекой, потеряв свою форму, выглядели черной причудливой громадой. Над водой, едва проступая из темноты, тянулся белый туман. Низко над землей, обдавая лежащих легким ветерком, бесшумно проносились летучие мыши.

Юноши долго говорили о том, что предстоит им делать, перебирали в памяти школьных товарищей, на которых можно было рассчитывать, ну и — как всегда бывает с юношами — друзья уносились в фантастический мир борьбы, навеянный прочитанными книгами. Мечтали о подвигах во славу Родины, видели себя прославленными героями и снова возвращались к действительности. Тогда Парфентий говорил:

— Не будем ждать, раскачиваться, а начнем работу завтра же, сейчас же. С организацией дело пойдет своим чередом, а пока будем собирать листовки, их сбрасывают на поля наши самолеты, и распространять по селам.

Дмитрий молча соглашался с Парфентием.

— Будем добывать оружие, где только можно. Мы же не собираемся только разговаривать да агитировать, а будем бороться, как партизаны. — При этих словах Парфентий взял руку Мити и всунул ее в торец камышевой вязанки.

— Вот, щупай-ка.

— Что это?

— Щупай хорошенько.

— Ого, приклад!.. Винтовка?

— Два карабина, — поправил Парфентий.

Митя глубже запустил руку в камыш.

— В самом деле!

— Это для начала.

— Где это ты?

— «Гости» у нас останавливались на ночлег. Двух кур съели. А ночью я… Вроде, как в обмен на кур.

— И утром не хватились?

— Это было в машине под брезентом.

— Здорово! — восхищенно прошептал Митя.

— Но этого мало, Митя. Оружие для нас — всё.

— А куда девать это?

— Давай решим вместе. Я думаю на остров махнуть и спрятать там. Глухо, никто теперь туда не заглядывает, самое подходящее место.

— А если заглянут, то едва ли наткнутся, там такая гущавина.

— Вот именно, — согласился Парфентий, — айда вместе?

— Вброд? Завязнем.

— Зачем вброд? Мы навигацию откроем, по всем правилам. У меня тут корабль на причале стоит, — Парфентий указал на темнеющую тропинку в камыше.

— Твой «Мцыри»? — обрадовался Дмитрий.

— Он.

— Цел?

— А ты как думал? Я затопил его.

Товарищи разделись, попрятали одежду в траве и зашли в камыш.

Лодку покрывал небольшой слой воды, так что её без труда можно было поднять. Друзья пригоршнями вычерпали воду, и «Мцыри», тихо шурша, заскользил среди густых камышей. Грести было нельзя, поэтому пришлось хвататься за камышевые тростинки и подтягиваться. Часто останавливались, прислушивались из предосторожности. Наконец лодка уткнулась в мягкий илистый берег.

— Вот и приехали, робинзоны, — весело шепнул Митя. Сейчас он готов был шутить и смеяться.

— Теперь, Пятница, давай отыщем подходящее место, — так же шуткой ответил Парфентий.

Они отправились вглубь острова.

Здесь было много укромных мест, глухих уголков. Между крупными кленами, грабами буйно росли молодые вербы, орешник, образуя густые заросли. Изредка попадались многолетние вербы с коряжистыми корнями, обнаженными весенними паводками. И всюду, по всему острову, с весны и до поздней осени зеленели тучные травы.

Друзья остановились возле старой вербы, её корни, напоминающие оленьи рога, торчали из-под земли.

— Вот это самое глухое место на острове, — сказал Парфентий.

— И самое высокое, а значит, и самое сухое. Это местечко даже весной не каждый год заливает.

— Вот тут мы и заложим наш временный арсенал, — заключил Парфентий, — давай за работу.

Где перочинным ножом, где просто ногтями они вырыли ямку под самым корнем, дно её выстелили сухими ветками и положили драгоценную ношу.

— Не поржавеют? — побеспокоился Митя.

— Не должны, они густо смазаны, — успокоил Парфентий, — конечно, время от времени будем проверять.

Товарищи забросали оружие ветками и листвой, засыпали землей и сверху покрыли дерном. И когда работа была окончена, оба радостно вздохнули.

— Как-то на душе стало легче, Парфень, — вздохнул Дмитрий.

— И совесть спокойнее.

Товарищи переправились обратно, затопили на прежнем месте лодку и, обнявшись, тихо пошли по берегу. Шли медленно, мечтая вслух. По ногам брызгала роса, от реки пахло туманом. Высокое темное небо то и дело чертили падучие звезды, на короткий миг оставляя за собою огненные хвосты. То была пора августовских звездных дождей.

С приходом румынских оккупантов в Крымку кто-то из хлопцев-школьников назвал односельчанина Семена Романенко «бульдогом». Комсомольцы говорили, что эту кличку дал Семену Андрей Бурятинский — шутник и балагур. А уж прозвища давать Андрей был мастер, в этом с ним никто сравниться не мог. Еще в школе, бывало, как влепит кому кличку, так и присохло.

Словом, кличка была подхвачена, быстро привилась и так закрепилась за Семеном, что на селе теперь Романенко иначе и не называли. «Вон бульдог пошел», «сегодня бульдог с цепи сорвался» — говорили крымчане.

Да и в самом деле. Стоило только взглянуть на этого человека, как сразу возникала мысль, что если бы кто-нибудь подумал над тем, какую кличку выбрать для Семена Романенко, то сколько бы ни ломал голову, а лучше и хлестче этой ни за что не выдумал бы.

Романенко — короткий, непомерно широкий, колченогий человек. Круглая голова его, за отсутствием шеи, сидит прямо на плечах. Плоский лоб разделен на две части неглубокой бороздкой. Небольшой вздернутый нос, вдавленная переносица, выдавшаяся вперед квадратная челюсть с отвислыми губами и складки за короткими, будто обрезанными ушами, точь-в-точь, как у насторожившегося бульдога. В довершение сходства с этой породой собак, Романенко был молчалив, и если говорил или ругался, то глухим хриплым голосом, а смеялся резким смехом, похожим на лай.

О происхождении Романенко на селе было мало известно. Одни говорили, что он коренной житель села, другие утверждали, что пришлый.

Молодежь Крымки совсем ничего не знала о Семене. И только теперь, с приходом оккупантов, когда «бульдог» начал ретиво угождать им, хлопцы заинтересовались этим человеком. Они стали допытываться у стариков, какого роду-племени был их односельчанин. И только после рассказа колхозного кузнеца, деда Григория Клименко, ребята узнали о темном прошлом Семена.

Семен Романенко — коренной житель Крымки. Еще при покойном его отце хата Романенко стояла на бугре, неподалеку от хаты Карпа Даниловича Гречаного. Задолго до революции отец Семена был в Крымке урядником. Про лютость его и притеснения крестьян-бедняков в те времена ходили рассказы по всей округе. Семен унаследовал от отца не только бульдожью внешность, но и черты характера. Еще мальчишкой он не знался и не дружил с детьми бедняков. В праздники, встретив на улице мальчика, одетого в новое, он резал складным ножом обновку. В сады и огороды Семка лазил из чистого озорства, фрукты рвал с ветками, овощи с ботвой. Пострадавшие сельчане не решались жаловаться отцу, боясь крутого нрава урядника. Когда Семену минуло двадцать восемь лет, грянула Октябрьская революция. С первых же ее дней Семен исчез из села и снова появился в Крымке только в девятнадцатом году. Он въехал в село в пролетке на паре лошадей, с кучером на козлах. На заднем сиденьи — граммофон с трубой. На шарообразной фигуре Романенко глянцево блестела кожаная куртка, он был в широченных, зеленого цвета галифе, сшитых из сукна с бильярдного стола. Вдоль бедра, до самого колена болтался кольт в деревянной кобуре.