Сергей Поляков - Партизанская искра

— Голова на месте, тетя Лукия. А остальное — все мелочи, на обратном пути найду шапку и рукавицу.

Вбежавший в этот момент в хату Парфентии сразу понял все.

— Да, Миша?

— Да, Парфень!

Парфентий обнял Михаила и поволок в сени.

— Не спится и не сидится вам на месте, неугомонные. Раньше кур подымаетесь, — заворчала было мать, но ее слова потонули в радостном шуме юношей.

— Петухов полицаи да жандармы пожрали, теперь вместо них мы играем зорю, — весело ответил Парфентии.

Отец смеялся. Он догадывался, в чем дело. Мать же примирительно качала головой. Она все резонила, укоряла, предостерегала сына и друзей его от всяких бед и неприятностей, но сама плыла по течению этого живого шумного потока.

Друзья прошли в сарай. Парфентии закрыл за собой дверь и в полутьме глянул Мише в глаза.

Миша сильно сжал локоть Парфентия и, смежив веки, едва слышно произнес:

— Готово, Парфень.

— Чувствую, вижу, Миша, — Парфентий крепко обнял друга.

— Сегодня под утро с Митей закончили.

— И слушали?

— А как же!

— Хорошо работает?

— Чуть хрипит, но все понятно. — Миша слегка пошатнулся. — Эх, Парфуша…

— Что с тобой? — подхватил Парфентии обмякшего Михаила.

— Так. Голова немного закружилась.

— От усталости.

— Нет, от радости, должно быть. От радости ведь тоже голова кружится, верно, Парфень?

— Еще как! У меня тоже бывает. Вот и сейчас все плывет перед глазами.

— Понимаешь, Парфень? Услышали мы с Митей и сами не верим. Ну не верим — и все. Смотрим друг на друга и слова выговорить не можем, будто язык к гортани прирос. Вот до чего обрадовались.

— Еще бы не обрадоваться! Такое дело! Да ты понимаешь, Мишка, что вы сотворили? Ведь это… это! — Парфентий не нашел слов и снова заключил Мишу в объятия. Тиская от радости друг друга, оба перевалились через перильца яслей и клубком упали на сено.

— Какое сегодня число? — спросил Парфентий, задыхаясь от возбуждения.

— Двадцать шестое февраля, а что?

— Запомнить надо. Это для нас исторический день.

— Мы его и так запомним, Парфень, — мечтательно ответил Миша.

Несколько секунд помолчали.

— Вот так прямо и слышно? — не унимался Парфентий. Ему хотелось услышать об этом еще раз, слушать без конца, как родную, волнующую музыку.

— Вот так прямо и слышно. Го-во-рит Мос-ква, — проскандировал Миша.

— О чем же говорит она, а, Миша?

— Я еще мало слышал, Парфуша. Всего один раз и прямо к тебе побежал сообщить… ты сам услышишь.

— Когда же, когда?

— Все время передают. Побежим сейчас же.

— А где, у Дмитрия?

— Нет, у Мити, ты сам знаешь, с отцом нелады. Побоялись, что провалим дело, вчера решили перенести ко мне в Катеринку. Там глуше и удобнее. У меня в погребе установили. И так заделали, Парфень, что ни один бес не разыщет. В общем идем, сам все увидишь.

Они так же шумно ворвались в хату. Парфентий схватил со стены, пиджак.

— Куда вы? — забеспокоилась мать.

— Срочное дело, мама!

— А завтракать?

— После, мама, некогда сейчас! — бросил Парфентий на ходу одевая ватный пиджак и, ликующе подмигнув отцу, скрылся за дверью.

— И поесть им некогда, — проворчала Лукия Кондратьевна, притворив настежь распахнутую дверь.

Через полчаса Парфентий, Михаил и Дмитрий опустились в погреб. Там было темно. Винный запах преслой картошки смешивался с запахами квашеной капусты и характерной погребной плесени.

— Вы чуть в сторону от света, — попросил Михаил. Когда отодвинулись вглубь, сверху в погребной люк упал серый сноп света.

— Никто не нагрянет? — спросил Парфентий.

— Вроде некому. Батько в Первомайске, мама в Коломеевке у тети, а чужого мой Цыган не подпустит близко.

— Все-таки посмотри на всякий случай, Митя.

Дмитрий поднялся по лестнице и, чуть приоткрыв дощатый щиток над головой, стал наблюдать.

Приемник был установлен в углу между двумя бочками и засыпан картошкой. Миша разгреб картошку, осторожно раскутал ветошь, и Парфентий рассмотрел белый деревянный ящик.

— Толково замаскировано, — довольно заметил он.

— Шутка, что ли? Ведь это наше, что называется, сердце. Храню его не только от внешних, но и от внутренних врагов. Я теперь и в погреб сам хожу, напросился у мамы. Что, говорю, ты будешь лазить сама, когда мне это вроде физзарядки. Ну, она рада до смерти. Ты, говорит, у меня не сын, а золото.

Когда глаза привыкли к полумраку, стали видны все проволочные хитросплетения, кажущиеся таинственными, почти сказочными. И в самом деле, в такие минуты напряженного ожидания в подземелье, не трудно было представить себе, что в этом ящике сейчас находится кто-то невидимый, живой, который с таким же нетерпением ждет, чтобы ему позволили заговорить.

— Митя, подложи картошку под крышку и давай сюда.

Михаил взялся за настройку. Дмитрию не сиделось, ему как соавтору изобретения, хотелось помогать надраивать. Он нетерпеливо протягивал руки, недовольно причмокивал языком, но всякий раз Миша решительно отстранял его.

— Обожди, Митя, тут обязательно надо одному. Вдвоем мы напутаем.

Сам Михаил заметно волновался, он осторожно, в кулак кашлял, будто боясь задуть маленькое робкое пламя. По нескольку раз брался за один и тот же конец проволоки, крутил один и тот же рычажок и тихо, взволнованно приговаривал:

— Сейчас пойдет… вот только это соединить и…

Вдруг в наушнике послышался сильный треск, вслед за ним пронзительный, взвившийся вверх свист, и, наконец, протяжное, бархатное гудение.

Михаил оглянулся на товарищей, лицо его сияло радостью. Это был гордый взгляд полководца, выигравшего крупное сражение. Он еще раз повернул рычажок, затем приложил к уху наушник и торжественно провозгласил:

— Слушайте!

Чуть хрипловатый мужской голос равномерно и внятно говорил:

«Начальник генштаба румынской армии генерал Мазарини писал в своих записках…».

— Как раз то, что нужно, — вставил Парфентий, плотнее прижав наушник.

«Генерал Антонеску, повседневно инспектируя фронт, констатировал полное отсутствие организации и дисциплины тыла, конный и автомобильный транспорт работает беспорядочно. Так, например, наблюдались непрерывно разъезжающие обозы, причем никогда неизвестно, кто и зачем их послал; мелкие подразделения, бродящие повсюду по полям и дорогам без всякого дела; точно так же можно повседневно наблюдать повозки и грузовики, наполненные вещами, не имеющими отношения к военным действиям, — мануфактура, гражданская одежда, мебель, домашняя утварь, посуда и другие хозяйственные предметы, взятые у местного населения. Из-за неналаженности транспорта и беспрерывной езды с места на место, наши войска и животные истощаются до такой степени, что выходят из строя; колонны и вспомогательные войска при воздушной и артиллерийской бомбардировке поддаются панике и становятся жертвами актов саботажа со стороны партизан…»