Игорь Никулин - Добро Пожаловать В Ад

Омоновец, не дойдя нескольких шагов до «жигулей», пальцем поманил к себе водителя. Ваха выбрался на дорогу и полез во внутренний карман за документами.

— Руки! — выкрикнул омоновец, хватаясь за автомат. — На капот, живо! Все из машины!!!

Ваха в нелепой позе прошествовал к «жигулям», разложил руки на забрызганном капоте. Держа его на мушке, милиционер пинком заставил шире раздвинуть ноги и приступил к досмотру.

От блокпоста подошел его долговязый напарник в раздутом от автоматных рожков разгрузочном жилете, наставил дуло на пассажиров.

— Вам неясна команда? — холодно спросил он.

Им пришлось последовать примеру Вахи, встав на раскоряку возле машины и попирая ее руками.

Созерцая крышу автомобиля, пока боец обшаривал его одежду, Якушев покосился на кустарник, откуда, ломая ветки, вывалил едва живой боец в камуфляжной хламиде. Берет его, сложенный вдвое, покоился на плече, пристегнутый погоном. Нетвердой походкой он приблизился к машине и, встав напротив напряженной спины Вахи, взвел затвор.

— Чеченец? — заплетающимся языком спросил он.

Ваха оставил пьяный вопрос без ответа.

— Молчишь? — взбрындил боец, дернул его за плечо, разворачивая лицом к себе. — А может тебя кончить, пока ты по нашим т а м стрелять не начал? А? Хороший чечен — мертвый чечен! Ведь верно?!

Ваха продолжал молчать, хотя по нему было видно, что он не прочь проверить челюсть обидчика на прочность.

— А, старшой? — окликнул тот товарища в беспалых перчатках, который рылся в машине. — Нарисовать третий глаз во лбу… Во, — он вынул из клапана гранату и взвесил ее на ладони. — И никакая проверка не докопается… Да?!

— Как вам не стыдно? — возмутилась корреспондентка, отталкивая от себя омоновца. — Проверяйте! Я — Мария Логинова, радио «Свобода»! Я гражданка России, и на каком основании вы смеете так обращаться с нами?.. А этот?! — она обличительно показала пальцем на покачивающегося автоматчика. — Вы же армию позорите, роняете ее авторитет своими выходками!

— Ах ты, стерва! — зверски кривя лицо, воскликнул пьяный. — Ты нам за основания заяснять будешь? А ты постой здесь, постой хотя бы сутки. Да каждую ночь, когда эти ублюдки тебя обстреливают. Посмотрим, как бы заговорила. Но ты же с нашими стоять не станешь! Тебя же «чехи» с потрохами купили. Все вы туда катитесь, мудаков этих расписывать Робин-гудами. А герои ваши — нашим пацанам бошки режут, яйца кастрируют. А вы их превозносите… Сволочи! — закончил он тирадой, трясясь от бешенства.

— Юрка! — Одернул его товарищ. — Заткнись! Иди проспись!..

— Да чего проспись, Петрович?! Что я, разве не прав?.. Журналисты, это ж твари продажные! Сталина нет на вас. Я не представляю… чтоб в сорок первом попробовали интервью у Гитлера взять… До лагерей бы не дожили!

— Я сказал, спать! — выдавил сквозь зубы старший и толкнул его к блокпосту, сказав тихое:

— Дурак, на всю страну прославишь…

И махнул перчаткой, разрешая следовать дальше.

Сев за руль, Ваха в сердцах хлопнул дверкой. Мария вцепилась наманикюренными пальчиками в рюкзачок.

Запустив движок, он проехал под задранной в небо полосатой стрелой, прибавил газу и, когда контроль скрылся из виду, выругавшись по-своему, ударил ладонями по баранке.

Навстречу с надсадным тарахтением, медленно катил трактор с привязанным к дымящейся трубе белым флагом. В прицепе тесно сгрудились беженцы.

Засмолив сигарету, Ваха понемногу отходил от напряжения. Спалив ее в пять добрых затяжек, выбросил надкусанный фильтр за стекло и сказал брату:

— Повезло, что с нами они едут.

— Это почему? — подавшись вперед, поинтересовалась Мария.

— А запросто могли убить.

— Как? Среди бела дня? Прямо на посту?

Ваха изобразил усмешку, похожую на ту, которой взрослые одаривают ребенка, мало чего смыслящего в жизни.

— Нет, зачем? Пропустили бы дальше. И тут же по рации связались с соседним постом. Вроде как не остановились для досмотра, возможно, ехали боевики. Или… обстреляли и скрылись в их сторону. И встретили бы автоматами.

Подпрыгивая на ухабах, «жигуленок» мчался по пролегающему среди леса шоссе на юг. Туда, где в далекой туманной дымке, обласканные солнцем, виднелись белоснежные шапки высокогорных хребтов.

Вторые сутки станицу заметало снегом. Небеса разверзлись, снег валил нескончаемо, пушистыми хлопьями, порядком всем надоев. Он устелил белым ковром поле, прорезанное извилистой лентой дороги; шапкой осел на шатры палаток, прогнув своим весом; припорошил вздернутые к затянутому тучами небу стволы орудий… Бронетранспортеры пятнами выделялись на снежной целине, превратившись в удобные мишени.

Стоя посреди дороги, Турбин изнывал под тяжестью бронежилета; зеленая каска нелепо торчала поверх шапки. После проведенной без сна ночи, зверски хотелось спать, но прежде сбросить обрыдевший броник и каску и перекусить.

Дымятся во влажном утреннем мареве полевые кухни, порывы ветра приносят запахи готовившегося завтрака.

— Ну и погодка, — приплясывал на ветру Кошкин. — И зима не зима, и осень не осень. Я, признаться, ждал морозов. Думал, хоть маленько прихватит грязь. Обувка, и та уже отсырела.

Турбин пошевелил в берцах стынущими пальцами. Сырость, которую земля уже не впитывала, просачивалась через трещины в подошве, носки намокли.

— Скорее бы смена, — мечтал Кошкин. — Минут еще двадцать…

Охранять пустую, никому не нужную дорогу, попросту скучно. В день по ней проезжали с десяток машин. Не взирая на недовольство пассажиров, их досматривали и пропускали…

По ночам местные взяли моду постреливать. Первое время, заслышав отдаленные хлопки, они суетились, забивались за укрытие, готовились к отражению. И ждали… Стрелять ответно — категорически, под страхом трибунала — запретил комбат, до сих пор не разобравшись, что относится к «явному нападению», а что нет. Попасть под жернова особого отдела ему не улыбалось. Не отвечала огнем и батарея старшего лейтенанта Васнецова. Но с ними понятней, у артиллерии свои законы.

А потому, как постреливали чеченцы ночами и наугад, и пули — посланные на дурика — разлетались по округе, не причиняя вреда, постепенно на обстрелы перестали обращать внимания.

То относительное спокойствие, в котором пребывал батальон, долго продолжаться не могло. Грозный, а до него рукой подать — в ясную погоду городские кварталы видны невооруженным глазом — взят в плотное кольцо блокады. Не зря в районе пригородного поселка Ханкала скапливаются войска, туда же, судя по радиоперехватам, подходит бронетехника и артиллерия. Не зря в небе проносятся тени бомбардировщиков, а после эхо приносит далекий гул разрывов.