Войцех Ягельский - Башни из камня

Приходили к Исе и российские солдаты. «У нас нет нормальной воды для питья. От той, что нам привозят, мы только болеем. Напеките нам в пекарне хлеба, наш никуда не годится».

В пекарне в Чири-Юрте из российской муки пекли чеченский хлеб, а Мадаев найденными в деревне цистернами возил россиянам воду. Взамен солдаты чинили деревенский газопровод, ремонтировали оборванные электролинии, продавали бензин, тайком сливаемый из армейского транспорта. Как-то ночью в деревне поймали двух российских солдат, которые пытались обокрасть магазин. Они умоляли, чтобы их не отдавали в плен партизанам, говорили, что голодают. Утром Иса сам отвез их на цементный завод, а российскому командиру сказал, что если его солдатам что-то нужно, пусть приходят в деревню, лишь бы не ночью и не с оружием.

Офицеры были родом из Сибири. Они не знали Кавказа. Боялись здешних дорог, засад, боялись заблудиться. Боялись всего. Иса выделил им своих проводников и водителей, а иногда давал даже собственную волгу для поездок. Говорил, что пошел бы на все, лишь бы спасти деревню.

Осажденная деревня кормила осаждавшее ее войско. А солдаты делали все, чтобы не пришлось идти на штурм, чтобы им не приказали поменять дислокацию. Деревня, со всех сторон окруженная войсками, превращалась в гетто, в стенах которого текла в меру нормальная и в меру безопасная жизнь. Но ни под каким предлогом нельзя было выходить за невидимые стены. За ними простирались наводящие ужас охотничьи угодья, где не действовали никакие законы, никакие принципы, а молодежь, особенно юноши, моментально становились желанной добычей.

И только Иса, деревенский король, знал все щели в стенах гетто, все секретные ходы, и только он мог провести любого с одной стороны на другую. Он был единственным связным между двумя мирами.

Поэтому с властью Исы вынуждены были считаться все, все добивались его благосклонности. Россияне, которым он разрешил стать лагерем в деревне и обещал, что никто в них не будет стрелять, если только они не будут совать нос не в свои дела. И повстанческие лидеры, с его согласия укрывающиеся в деревне. И даже партизанские командиры, которым он давал ночлег в собственном доме, и время от времени позволял брать рекрута из числа деревенских юношей.

Иса признавал, что ведет очень рискованную игру, действует на грани дозволенного, постоянно с риском быть уличенным в предательстве. Признавал, что у него множество врагов, его власть давно не дает им покоя. Поэтому он запирал меня в комнате и запрещал покидать дом до сумерек и без эскорта. Не позволял мне выходить на балкон и даже приближаться к окнам. Так я просидел почти месяц.

Комната моя весь день была погружена в полумрак. Пыльные, залепленные в целях безопасности желтоватой бумагой окна и балконная дверь выходили на север. У одной стены стояла тахта, у другой — диван. С вечно запертой балконной дверью соседствовал древний буфет с застекленными дверцами, набитый старыми, заплесневевшими книжками, наполнявшими комнату затхлым запахом погреба.

На оклеенных обоями стенах висели огромные ковры, такие тяжелые, что казалось, они вот-вот с грохотом рухнут на пол под тяжестью взгляда. Еще в ногах тахты стояло старое кресло, обитое коричневым, потертым бархатом.

Обычно я питался на кухне, но в те дни, когда к Исе стекалось много клиентов и гостей, его жена Лейла ставила в моей комнате маленький столик и приносила завтрак и обед.

Моя подпольная жизнь началась еще в ингушской Назрани, в двух шагах от чеченской границы. Там в условленном месте меня ждал проводник, им оказался как раз Иса. Отрекомендовался человеком, который может если не все, то очень многое. Обещал не только перебросить меня через границу, но и привести к скрывающимся где-то в горах Аслану Масхадову или Шамилю Басаеву.

Особого доверия он не вызывал. Несмотря на теплую весну, в черной шляпе и пальто до пят, напоминал скорее актера из малобюджетного костюмного фильма. Но что-то в нем было такое, что подсказывало — среди целой своры навязчиво предлагающих свои услуги проводников именно он будет тем единственным, настоящим. Может, потому что другие не давали мне покоя, неотступно таскались за мной, настаивали, заискивали, угрожали, а Ису я сам вызвал, вытащил с той стороны стены, не зная даже, кто он такой.

Назрань, как и вся Ингушетия, соседка Чечни, были затоплены беженцами. Их можно было встретить повсюду. На базарах, где они пытались раздобыть мизерное пропитание, на площади, где искали случайную работу, в мертвых, разграбленных фабриках и складах, где устраивались на жилье, и, конечно же, на окружающих город пустырях, на которых выросли специально для них устроенные палаточные городки. Они жили даже в вагонах поставленного на запасной путь поезда. Считалось, что из Чечни сбежала в Ингушетию четверть всего населения, и что чеченцев теперь здесь было больше, чем самих ингушей.

Они бежали от войны еще до того, как россияне замкнули кольцо осады вокруг чеченской столицы — Грозного. Многие погибли на дороге в нагруженных пожитками машинах, взорванных танковыми снарядами и ракетами с барражирующих над землей вертолетов. Последними бежали те, кому каким-то чудом удалось пережить гибель Грозного. Выползали из-под руин разрушенного города и, сжимая в руках белые тряпки, бежали, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого кошмара.

Осада города длилась почти полгода. На этот раз россияне не торопились со штурмом. Памятуя о провале в прошлую войну, когда брошенные на Грозный танковые части и пехота были окружены и уничтожены, они не лезли в уличные лабиринты, не атаковали и даже не принимали боя. Медленно, методично, дом за домом, улица за улицей, район за районом разрушали город, бомбили с самолетов, ракетных установок, дальнобойных орудий и танков. Пехота вступала в действие только тогда, когда смолкали партизанские редуты. Грозный капитулировал последний. Прежде чем чеченцы сдали город, россияне успели уже занять даже горные вершины на границе с Грузией. Они были везде.

Они взяли в кольцо покоренный город и страну. Окружили густой сетью тысяч постов, запретили въезд иностранцам и даже чеченцам без документов, подтверждающих, что они действительно были жителями этой несчастной страны.

Потому-то мне и был нужен хороший, доверенный проводник, который не только перевел бы меня на другую сторону, но и обеспечил бы возвращение. Новый, потому что того, которого мне рекомендовали перед поездкой, я в Назрани уже не застал. Выехал без предупреждения, не оставив ни адреса, ни информации, где его можно найти.

Назрань кишела людьми, представляющимися лучшими на Кавказе проводниками, знающими все и всех, всемогущими и неприкосновенными. Большинство выдавало себя за родственников самых известных, скрывающихся в кавказских горах полевых командиров. Уверяли, что для них не составляет ни малейшего труда проводить вас к прославленному родственнику. Причем, предупреждали, что они и только они могут организовать встречу, а также сорвать любую попытку обойтись в этом деле без них.