Войцех Ягельский - Башни из камня

Мне Масхадов всегда казался человеком благородным и печальным.

Поначалу я принимал это за серьезность, которую неизменно приобретает лицо человека, вознесенного на вершину власти. Озарение пришло позже. Это была не серьезность, не задумчивость. Это была спокойная грусть, свойственная человеку, примирившемуся с отсутствием счастья, черпающего утешение в образцово исполняемой обязанности. Обязанности, которую он возложил на себя так давно, что мотивы, которыми он тогда руководствовался, кажутся сегодня непонятными и чуждыми. Обязанности, ставшей тождественной всей его жизни и позволяющей думать только о последствиях. На таком лице трудно что-то прочесть. Остаются только домыслы, ассоциации. Это лицо человека одинокого, которому чувство долга никогда не позволит ни перед кем признаться в страданиях, колебаниях и сомнениях. Если бы таковые у него были. Ему нельзя жаловаться, он так многого достиг в жизни. Можно ли иметь все? Каждый об этом мечтает и верит, что именно с ним, избранным, исключительным случится то, нереальность чего ему прекрасно известна.

Он хотел стать солдатом. И стал им. Правда, не генералом, как ему мечталось, и чего он был достоин как никто другой. Воспитал сына, доказавшего свое мужество во время войны, а потом подарившего ему прекрасного внука. Только вот вынужден он отказаться от радости общения с сыном и внуком — в страхе за их жизнь отправил семью в далекую Малайзию. Смертельная угроза нависла над его семьей, когда он сам удостоился высшей чести — народ избрал его своим предводителем и вожаком. Ему выпало руководить в годину тяжелейших испытаний, во время войны, спасать свой народ от истребления.

Несомненно, судьба щедро одарила его. Лишила, может, только того дара безумства, которое освобождает от вечных раздумий о последствиях, становится спасительным средством от несчастья, потому что позволяет не думать о чужих страданиях. Безумства, обладая которым человек просыпается утром с радостью и не может дождаться ночи, чтобы снова и снова пережить эту почти чувственную радость пробуждения к жизни.

Да, такого безумства в нем нет. Так что он не мог жить иначе, даже если бы хотел этого больше всего на свете. Чтобы избрать другую дорогу, ему пришлось бы пойти наперекор себе. Мог ли он быть счастлив, испытывая чувство вины за неисполненный долг? Можно ли в этой ситуации говорить, что он сознательно лишил себя чего-то? Зная, что существует другое счастье, но зная и то, что такое счастье не для него.

Он печален, потому что понимает — выбранный им путь ведет в никуда. Отказываясь от собственного счастья, он напрасно жертвует своей жизнью — этой жертвы не ценят те, ради которых он это делает. Неправда, что последней умирает надежда. Последними, сразу после надежды, умирают мечты. И тогда остаются только размышления о том, почему жизнь сложилась так, а не иначе, остается только утешительное чувство исполненного долга, иногда отчаяние, а иногда грустная тоска по чему-то неизведанному.

Таким одиноким он, кажется, не был еще никогда. Снова загнанный в землянки и окопы в горах, вынужденный постоянно скитаться с места на место во избежание засад и предательства. Снова окруженный бородатыми командирами, его подчиненными с прошлой войны. Они вновь согласились пойти под его командование, исполнять его приказы. Но мог ли он верить им, предавшим его в мирное время, которое оказалось временем самых трудных испытаний? Предательство можно простить, но забыть, наверное, нельзя. А память о нем не позволяет жить по-старому.

Его самые верные товарищи, лучшие бойцы, или погибли, или попали в российский плен. С ним рядом нет его близких. Остался в горах один, как перст.

Его разыскивают как банального преступник. Его! Лучшего артиллериста лучшей армии в мире, Советской Армии! Бывший командир Масхадова, генерал Боковиков, призывает его сложить оружие, заверяет, что на этот раз россияне вошли в Чечню, чтобы остаться здесь навсегда. Если так, ему не будет места в собственной стране.

А может, они ведут секретные переговоры с одним из его командиров? С ним, вероятно, уже не станут договариваться, раз признали его непримиримым врагом. Но чтобы кто-то из командиров мог подписать мир от имени всей Чечни, нужно сначала уничтожить его, Масхадова. Как когда-то Дудаева.

И все-таки Масхадов знал, что ему делать. Впрочем, ничего другого ему и не оставалось.

Исполнить долг. То есть погибнуть. Или опять победить. Это уже даже не было его выбором. Свой выбор он сделал давно. С тех пор был ему только верен и только в нем искал утешения.

Разве это не значит, что он — избранник судьбы, позволившей ему жить в согласии с самыми почитаемыми им ценностями?

В своих блокнотах я нашел переписанный несколько лет назад фрагмент письма Масхадова полковнику Завадскому.

«Я не знаю, кто виноват в этой страшной трагедии, но моей вины здесь нет. Хуже всего беспомощно стоять и смотреть, как убивают тех людей, которые вверили мне свою судьбу. Но мы не сдаемся, и я верю, что еще придет время, когда моя страна будет не пепелищем, а цветущим садом. Передай, пожалуйста, мой сердечный привет жене, детям и всем нашим старым товарищам, с которыми ты поддерживаешь отношения. Не могу, дорогой друг, сообщить тебе свой адрес, потому что постоянно нигде не проживаю. С уважением. Масхадов».

Все вернулось к прежнему ритму — еда, ночные прогулки к реке и ожидание вестей от Халида. А их не было. Как-то он сам приехал проведать Ису и посоветоваться, что делать в связи с арестом Хусейна.

Через цепочку посредников Халид узнал, что за свободу Хусейна россияне требуют отпустить из плена трех российских офицеров. Это взбесило Ису, на которого возложили обязанность произвести обмен.

Во время прошлой войны он командовал своим батальоном и, как утверждал, пленных брал пачками. Рядовых, сержантов и офицеров и даже офицеров спецслужб — за них можно было выкупить практически любого. Но ведь на этот раз Иса не воевал.

— Откуда я им теперь возьму трех офицеров? — выкрикивал он, мечась по заставленной вещами квартире.

Он прекрасно знал, откуда. Ему только не нравилось, что, выпрашивая у кого-то из командиров пленных для выкупа, он залазит к ним в долг. Долг, который рано или поздно ему придется возвращать. А оплата такого кредита может нарушить покой и порядок в его деревне.

Халид рассказал также о небольшом партизанском отряде, который, якобы, спустился с гор и бродит в окрестных лесах. Партизан как будто бы видели недалеко от Хатуни.

Меня, впрочем, мало волновала судьба Хусейна. Для меня у Халида опять не было никаких новостей. А я уже мечтал о любых, даже плохих. Только бы они были.

А вот информация о появившихся в окрестностях партизанах меня встревожила. Осознав это, я забеспокоился еще больше.