Дмитрий Холендро - Чужая мать

— Поехали, водитель! А вы, граждане, готовьте билеты. Ваш билет... Держите... Ваш... Так... Ваш, бабушка?

— Да тута... Тута вот где-то... Тута был...

— Ищите. Думаете, посреди степи порядка нет?

— Ох, вот! Вот он!

— Так...

Она дошла до Нефедова, прочитала справку, поправила фуражку и пропела ядовито:

— Ха-ха-ха! Водитель! Липой безбилетников прикрываете?

— Какой липой? Ты что, с ума сошла?

— Липа как липа. Без печати. Хабарничаете?

— Что ты, — снова буркнул водитель, — верно, с ума сошла?

Автобус набирал ходу.

— Ну-ка, дайте документик какой-никакой, гражданин-товарищ! Нету? Очень удобно, конечно, ездить с такой бумажкой — без документов, а не стыдно? А ну, водитель, остановите автобус!

— Мне его милиционер привел! — ответил водитель, а «финтифлюшка» громче крикнула, приказывая:

— Стой!

И автобус завизжал тормозами, как побитая собака.

— Вылазьте! — приказала контролерша Нефедову. — Слышите?

— Да его правда милиционер привел, — сказал кто-то.

— А вы не суйтесь! Вас это не касается. Вылазьте. Гражданин!

В автобусе стояла неподвижная тишина, и в этой тишине солдатик прохрипел:

— Видишь, человек даже без пиджака? Обокрали его. Курица!

— Я не курица, — пронзительно закричала контролерша, — а...

Но кто она, ей не дали досказать. Автобус грохнул, как бомба, и осколками полетело в смазливую контролершу:

— Да ты не курица, а цыпленок!

— Сочувствие надо иметь!

— Дали тебе власть, так помогай людям!

— А ну вылазь сама!

— Чего вы? — пролепетала девушка в форменной фуражке.

— Вылазь!

Как села она посреди степи, так и осталась посреди степи, а бойкий автобус, гомоня веселыми голосами, покатил дальше, к горизонту, у которого темнели деревья.

— Квартиру? — директор сорвал трость с кресла и пустился к приснеженному окну, показывая Охрименко свою длинную и сухую спину. — Вы не того, случайно?

Сдача свеклопосадочной машины оттянулась на самый конец года, на его последние дни, которые уже наступили. А машину все еще не сдали, и не было уверенности, что сдадут. Между тем жизнь шла, перед Новым годом, по традиции, затевались заводские новоселья, многие семьи укладывались для переезда в свежий дом и покупали мебель, пахнущую стружкой и клеем. Но Нефедову это не светило.

— Какая квартира? — спросил директор, даже не глядя на Охрименко.

Нет, поездка Юрия Евгеньевича в совхоз не входила в число приятных директорских воспоминаний. Храбрая подпись заводского инженера на дефектном акте, может быть, у кого-то и вызывала восхищение, только не у директора.

— Пусть скажет спасибо, что оставили его на заводе.

Директор закинул назад руки, и Охрименко молча смотрел на директорскую трость. Она была светло-восковая, резная — друзья, по рассказу самого Павла Семеновича, прислали с Карпат, где гуцулы сохранили любовь к дереву и древнее искусство резьбы по нему. В пальцах директора белела конская голова, опутанная длинной гривой, которую он будто бы оглаживал. Очень хотелось найти добрые слова о Юре Нефедове, но вместо них на языке закипало восхищение этой красивой резной палкой, а для Юры уже искались слова утешения и оправдания — для себя. А директор прибавил:

— Я надеюсь, вам не приходит в голову, что какие-то мелкие мстительные чувства толкают меня на отказ? Но квартир мало, мы вынуждены выбирать. А если уж выбирать, то я за людей, которые всегда с заводом. Согласны?

— Разумеется.

За окном повалил снег...

Снег валил все неудержимей и гуще, крупные хлопья беззвучно падали на развесистую меховую шапку человека, который «шлепал» по улице и нес на плече елку. Хлопья засыпали елку и следы крупных ботинок, а человек «шлепал» и думал, что вот так же бесшумно, как этот снег, идет время. И проходит. И тает...

Воинственные уличные пацаны бегали вокруг. Подгребали, наклоняясь, свежий снег, лепили безопасные «ядра» и весело швыряли их друг в друга. Бац! Крупный снежок прилепился к малахаю прохожего с елкой. Но мальчишки не испугались, они знали Женькиного отца, лишь замерли на миг, на всякий случай. А Нефедов, повернувшись, улыбнулся им.

Дверь не хотела его пускать. Сильная и зловредная пружина парадного входа защемляла дверью то самого Юрия Евгеньевича, то елку, истоптанный снег усеялся хвоей и продолжал усеиваться, пока мальчишки не подержали дверь.

Едва войдя в комнату, Нефедов поставил елку у ноги, как часовой винтовку, и застыл в испуге: Вера, взгромоздившись на стул на подоконнике, снимала шторы с окна. Стул качнулся, Нефедов сорвался с места на помощь Вере, но она уже уцепилась за оконный шпингалет.

— Сверзишься! — с натужной веселостью сказал Нефедов, прислонил елку к столу и сел на диван, думая, как бы понезаметней сунуть в рот таблетку.

На диване, рядом с Нефедовым, откинул крышку чемодан с горой домашних пожитков. Над диваном выделялись пятна, там, где вчера еще висели семейные портреты. Вера осторожно слезла со стула, спрыгнула с подоконника и подошла к дивану.

— Принес?

Юрий Евгеньевич положил прямо в чемодан свой малахай, на котором еще не весь снег растаял.

— Елку вон принес.

— А ордер?

— На работу, что ль, не пошла? — спросил он вместо ответа.

— Отпросилась...

Замолчали, молчанье скоро стало казаться нестерпимо долгим, и Нефедов даже возмутился:

— Дадут поесть?!

В комнату вступила Марья Андреевна, неся супницу с торчащей из нее ручкой половника, а Нефедов пересел за стол, поскрипел стулом и сказал:

— Эта квартира чем хороша? Близко от завода!

Он потянулся к хлебнице, поставленной Верой, но Марья Андреевна как ни в чем не бывало спросила:

— А руки?

И он тихо поднялся и ушел.

— Нет! — заговорила Марья Андреевна, увидев слезы в глазах Веры. — Если мужчина вернулся домой расстроенный, жена должна овладеть собой, не выпытывать ни о чем, а накормить и рассказать что-нибудь веселое... В жизни есть только одна трагедия, ты знаешь какая. Последняя. Остальное так или иначе переживается... и даже становится смешным со временем.

— Не учите! — перебила Вера.

— Я делюсь с тобой опытом. Как-никак у меня было два мужа...

— И еще один человек, который приходил к вам после них.

— Да, его расстраивали в семье, и он приходил ко мне успокаиваться, — сказала бабушка и, как танцовщица, крохотными шажками выплыла в коридор.

Не успела захлопнуться дверь за ней — вернулся Нефедов, отирая руки.

— Юрий! — вскрикнула Вера, и Нефедов вздохнул:

— Двоих бы родить... У кого двое или больше — получили квартиру без разговоров!

И, похолодев, испугался. Он никогда не видел у Веры таких злых глаз. Сузившись, они оставили лишь острые, как лезвия, полоски голубизны.