Дэвид Бениофф - Город

— У меня от тебя аппетит разыгрался, — сказал Абендрот Коле. — Если выиграю, угощу-ка я себя омлетом из дюжины яиц.

При виде ящика с яйцами Коля на другом конце стола ухмыльнулся. Оба охранника теперь стояли у них с Викой за спинами, не отнимая пальцев от спусковых крючков. Коля пытался издали следить за игрой, но Вика смотрела в стол. На ее лице никогда ничего нельзя было прочесть, но я чувствовал, что она раздражена, — и тут, слишком поздно, я понял, что мы упустили возможность. Пока солдат ходил за яйцами, мы перевешивали немцев числом. У них автоматы, у нас только ножи, но лучше возможности нам могло и не выпасть.

На восьмом ходу мы со штурмбаннфюрером начали размен фигур. Я взял пешку, он взял коня. Я взял слона, он взял пешку. В конце размена силы наши по-прежнему оставались равны, но доска очистилась, и я увидел, что у меня позиция сильнее.

— Скрипачи и шахматисты, значит?

Я раньше боялся на него взглянуть, а сейчас украдкой глянул. Он задумчиво рассматривал комбинацию. Сидел я близко и отчетливо видел набрякшие мешки под глазами — светло-карими, кстати. Линия челюсти была четкой и сильной, в профиль — как перевернутая Г. Он заметил, что я наблюдаю, и поднял массивную голову. Я быстро опустил глаза.

— Твоя раса, — сказал он. — Несмотря ни на что, из вас получаются отличные скрипачи и шахматисты.

Я отвел назад ферзя, и следующие двенадцать ходов мы собирали силы, избегая прямых столкновений. Оба сделали по рокировке, защищая королей и готовясь к следующей схватке, собирались к центру доски, стараясь отвоевать себе позицию получше. На двадцать первом ходу я едва не попался в элегантную маленькую ловушку, которую он мне подстроил. Едва не зевнул — уже готов был взять подставленную им пешку, — и вдруг сообразил, что планирует немец. Я возвратил слона и пошел ферзем, чтобы угол атаки был выгоднее.

— Жаль, — сказал Абендрот. — Получился бы хорошенький маневр.

Я поднял голову. Коля и Вика пристально смотрели на меня. План мы так и не обсудили, но сейчас он казался очевиден. Я поерзал ногой в ботинке — ножны мертвого летчика вгрызлись мне в лодыжку. Насколько быстро я смогу выхватить нож?

Вряд ли это возможно — успеть перерезать Абендроту горло до того, как меня расстреляет охрана. Даже без их защиты он был гораздо сильнее меня. Маленьким в цирке я видел силача — так вот, у штурмбаннфюрера были такие же ручищи. Цирковой силач завязал узлом тяжеленный гаечный ключ, а у меня тогда был день рождения, и он мне его подарил. И я хранил этот ключ много лет — показывал друзьям и соседям, хвастался, как силач потрепал меня по голове и подмигнул моей матери. А однажды я этого ключа просто не нашел — у меня было подозрение, что его спер Олежа Антокольский, но я этого так и не доказал.

И вот мысль — вытащить нож и кинуться на такого здоровенного дядьку, — эта мысль меня просто в панику повергла, поэтому я перестал об этом думать и сосредоточился на партии. Через несколько ходов я увидел возможность для размена коней. У меня была плоховата позиция, и я этот размен форсировал. Абендрот вздохнул, забирая мою фигуру:

— Не следовало мне поддаваться.

— Отличный ход! — крикнул Коля. Я повернулся: они с Викой по-прежнему за мной наблюдали. Я вернулся к игре. Как вышло, что меня выбрали убийцей? Неужели Коля так плохо меня изучил? Я знал, что Абендрот должен умереть, — я сам хотел его смерти после того, как мне рассказали про Зою. Он, без сомнения, лично убивал сотни мужчин, женщин и детей, пока шел по Европе вслед за вермахтом. За уничтожение евреев, коммунистов и партизан в оккупированных странах его награждали блестящими медалями в Берлине. Он мой враг. Но, глядя на него за шахматной доской, видя, как он теребит обручальное кольцо, обдумывая следующий ход, я не верил, что способен его убить.

Ножны впивались мне в ногу. Напротив меня сидел штурмбаннфюрер, и воротничок пережимал ему синенькую вену на неохватной шее. Коля с Викой выжидали. Все это тяжким грузом давило и отвлекало, но играл я все равно прилично. Как бессмысленно бы ни закончилось, партия что-то значила для меня.

Локтем я упирался в стол, а голову положил в ладонь, чтобы не видеть Колю и Вику. На двадцать восьмом ходу я пошел пешкой на с5 — агрессивное наступление. Абендрот мог бы съесть ее с любой стороны. В шахматах есть одно старое правило — брать нужно «к центру». Абендрот следовал классической стратегии — пошел пешкой с b и установил свое господство в центре доски. Но Тарраш же говорил: «Всегда ставь ладью позади проходной пешки — кроме тех случаев, когда это неправильно». Так и тут: захват к центру — правильный ход, кроме тех случаев, когда он неправильный. Комбинация завершилась, мы разменяли по две пешки, фигур у нас осталось поровну. И Абендрот, как человек, который уже проглотил яд, но продолжает жевать мясо и не понимает, что участь его предрешена, еще не осознавал, что совершил смертельную ошибку.

Нет, короля он опрокидывать не стал, отнюдь, — немец был уверен, что его позиция лучше моей. Мы приближались к эндшпилю, его пешка на всех парах мчалась по краю доски к а8, где она превратится в ферзя и разгромит мою защиту. Абендрот так хотел заполучить себе двух ферзей, что с радостью принимал размены, которые я ему предлагал. Ну как он может проиграть, если у него на доске будут атаковать два ферзя? Сосредоточившись на прохождении пешки, он слишком поздно сообразил, что моя проходная пешка уже в центре доски. В конце концов моя пешка достигла поля превращения раньше его. А двух ферзей побить трудно, если первыми они появляются у противника.

Абендрот еще не понимал, что игра окончена, но игра была окончена. Я глянул на Вику, глупо гордясь моей неотвратимой победой, и заметил, что рука ее скользнула под комбинезон. Не станет она больше меня ждать — она берется за нож. А обе Колины руки лежали на столе — он готовился оттолкнуться и вскочить, когда это сделает Вика. Я встретился с Викой глазами — и вдруг со внезапной ясностью понял, что, если останусь сидеть и дальше, из ее тела на драном линолеуме скоро вытечет вся жизнь.

Пока Абендрот созерцал доску и прямо-таки толпу ферзей на ней, я сделал вид, что у меня зачесалась лодыжка, и медленно скользнул пальцами в ботинок. Не в приступе мужества, напротив — страх за Вику пересилил все остальные страхи. Абендрот прищурился, разглядывая своего короля, и я заметил, как изменилось у него лицо: он наконец-то сообразил, какова его позиция. Я думал, поражение его разозлит. Но он расплылся в улыбке, и мне вдруг увиделось, каким он был в далеком детстве.

— Это было прекрасно, — сказал штурмбаннфюрер, поднимая голову. — В следующий раз не буду столько пить.

Но мое лицо его встревожило, что бы он в нем ни прочитал. Абендрот нагнулся и увидел, как моя рука под столом лезет в ботинок. Я замешкался и наконец выдернул нож. Не успел замахнуться, как штурмбаннфюрер кинулся вперед, вместе со стулом опрокинул меня на пол и левой прижал мою руку с ножом, а правой полез в кобуру за пистолетом.