Аурел Михале - Тревожные ночи

— Чего смеешься? — рассердился Штефан.

— Ты думаешь, что только мы хотим удрать с фронта? — спросил я его. — Поднимись сейчас на бруствер, крикни: «Братцы, бежим туда!» — и покажи в любую сторону, все равно в какую… Больше половины наших солдат покинут окопы и бросятся за тобой.

Мне показалось, что Штефан понял, в какую западню мы попали. Это его расстроило и обозлило. Он стал проклинать немцев. В самом деле, спасения нам не было. Мы ждали наступления русских, чтобы поднять руки и сдаться им в плен. Но они целыми сутками, днем и ночью, беспрерывно обстреливали наши позиции. Между нашими солдатами ходили самые разные слухи. Одни говорили, будто русские хотят уничтожить нас при помощи артиллерии. Другие утверждали, будто они стремятся парализовать нашу волю и во время наступления взять нас голыми руками. Если бы они знали, что у нас давно уже пропала охота к сопротивлению, им не пришлось бы расходовать столько снарядов!

Как выяснилось потом, благодаря артиллерийской подготовке русским удалось сковать наши силы и окружить нас под Сталинградом и у излучины Дона…

С наступлением вечера русские перенесли ураганный огонь на вторые позиции. Первый шквал огня прокатился с внезапной ужасающей яростью. Степь, покрывшись фонтанами разрывов, задрожала, как во время землетрясения. Послышались душераздирающие крики раненых…

— Таке, — опять заговорил Штефан, — давай перебежим в первую линию!

Видно, он предчувствовал смерть, коль не мог побороть страха и перестать думать о бегстве. Однако мысль его была верна: впереди, всего в двухстах метрах от нас, была полоска земли, на которую теперь уже не падали снаряды. Этот участок был весь изрыт снарядами и покрыт почерневшим от пороховой копоти снегом. Я взял ручной пулемет, коробки с патронами, и мы поднялись, чтобы перебежать туда… Вдруг прямо перед нами в темноте ослепительно, как молния, вспыхнуло пламя. Взрывная волна перевернула нас и подбросила вверх вместе с землей.

Таке замолчал. Видя, как я вздрогнула, он ласково погладил меня, вытер с моих глаз слезы и приподнялся на локте:

— Пора вставать, уже светло…

— Нет, — запротестовала я. — Рассказывай дальше!

— Я очнулся первым, — продолжал Таке негромко, — страшно болела нога!.. В нескольких шагах от меня на спине лежал Штефан и стонал. Я подполз к нему. Его лицо и шея были в крови. Из правого виска, куда угодил осколок снаряда, текла кровь. Я подумал, что ему конец, и начал испуганно звать санитаров. Потом, опираясь на локти и здоровое колено, я приподнял его голову и положил на коробку с пулеметными лентами. Дышал он прерывисто, видимо из последних сил. Я перевязал ему голову бинтом, который был у меня в кармане. Потом опять стал звать санитаров и пополз назад к окопам.

Но силы покинули меня, и я остался лежать под обстрелом в восьми — десяти шагах от Штефана, продолжая звать санитаров. Наконец в промежутках между взрывами около меня появились два санитара с носилками. Один из них сердито двинул меня в бок ботинком:

— Чего орешь как сумасшедший?! Не видишь — светопреставление? Что ты хочешь от нас?

— Оставьте меня, — простонал я, — видите, там лежит один, чуть впереди, его в голову ранило!.. Эй, Штефан! — прохрипел я. — Штефан, смотри, санитары идут!

Совсем рядом снова разорвалось несколько снарядов. Санитары, чертыхаясь, поползли к Штефану. Однако они скоро вернулись еще более обозленными. Тот, что толкнул меня, процедил сквозь зубы:

— Можешь сам ему руки на груди сложить, орешь тут попусту точно полоумный.

Я застонал и начал метаться. Второму санитару стало жаль меня, и он склонился надо мной.

— Давай этого возьмем! — сказал он своему товарищу.

— Его и еще одного, а потом пойдем…

— Возьмите Штефана, — попросил я.

— Он мертв, братец! — грустно произнес второй санитар.

Меня подняли на носилки. По дороге они положили на меня еще одного раненого, который все время харкал кровью. По тому, как нас трясло, я понял, что санитары бегут, чтобы побыстрее выйти из-под шквального огня. На пункте первой помощи нас бросили в сани, в которых уже лежало человек шесть раненых. Санитары поспешно сели и вовсю погнали лошадей. Их подгонял страх. Позади нас продолжал свирепствовать огонь советской артиллерии.

В полночь мы добрались до ближайшего села, в котором расположился лазарет. Но ни в лазарете, ни в штабе никого не было. Удрали все: и офицеры, и доктора… Санитары в первый момент растерялись и не знали, что им делать дальше. Тот, что рассердился на меня, проклинал всех на свете, беспомощно топчась вокруг саней. Горизонт со стороны заалел от пожарищ и взрывов. Обстрел усилился. В промежутках между разрывами слышалась отдаленная трескотня пулеметов. Вероятно, в этот момент и началось наступление русских…

— Хватит, бежим и мы! — решил первый санитар и посмотрел на запад. Там еще не весь горизонт был охвачен огнем пожарищ.

Второй санитар принес из брошенного лазарета несколько шерстяных одеял и накрыл нас. Двое раненых по дороге умерли, и их пришлось сбросить с саней. Заносчивый санитар первым залез в сани и взялся за вожжи. Он уже готов был бросить своего товарища, бежавшего к нам из лазарета с ранцем, набитым хлебом и банками консервов.

Выехав из села, первый санитар изо всех сил погнал лошадей по гладкой, укатанной дороге. Лежа на спине, я смотрел на зарево пожаров и взрывов, полыхавшее на востоке. Оно все время приближалось, словно страшное фантастическое видение. Казалось, наступает конец света. Я снова потерял сознание.

— Ну, а дальше, — с трудом проговорил Таке, — ты уже знаешь, что было дальше. Только на десятый день после бешеной гонки добрались мы до первой железнодорожной станции. По дороге мы несколько раз меняли лошадей. До этой станции еще ходили поезда. Четверо раненых умерли в дороге. Добрались до вокзала только двое раненых, в том числе и я, да один из санитаров. Другого санитара, того грубияна, на второй же день застрелили немцы в одной из драк, вспыхнувшей из-за лошадей…

Таке замолчал. Было видно, что ему тяжело вспоминать об этих днях своей жизни. Мысли о Штефане не покидали меня. Тяжело вздыхая, я зарылась лицом в подушку. Немного погодя я снова почувствовала, как горячие руки Таке прикоснулись к моей голове и плечам. С улицы донесся шум просыпающейся деревни. Тут я вспомнила о новости, которую принес вчера железнодорожник, что будто бы кончилась война, и о слухах, распространяемых толстомордой Кирилэ, попадьей и женой жандарма. Я соскочила с постели с мыслью о Тудореле. Как раз в этот момент он открыл окно и, помахав ручонкой, крикнул:

— Папа Таке, доброе утро!

Таке, опираясь о столб терраски, поднялся на ноги и сделал ему палкой знак, чтобы он приходил к нам.