Аурел Михале - Августовский рассвет (сборник)

Может, на этом все и кончилось бы, если бы один из гитлеровцев, с бледным лицом и выцветшими глазами, не осклабился через окно в сторону одной из женщин, игриво показывая на свои колени. Женщина плюнула ему прямо в лицо, хотела еще и ударить его, но не успела, так как, увидев это, люди, как один, рванулись на тротуар, навалились на автобус и в один миг опрокинули его вместе с немцами, а потом подожгли его и быстро разбежались. Улица сразу же опустела, и только свистки полицейских доносились откуда-то.

Это было признаком того, что народ больше не может терпеть гитлеровцев. Что-то должно было случиться! Но что? А вдруг нам пришлось бы усмирять или останавливать толпу? Господи, да об этом даже подумать было страшно!

А мы в какой-то мере даже защищали немцев, потому что охраняли их телефонные линии и таким образом обеспечивали им их обманчивое и угрюмое спокойствие тех августовских дней 1944 года.

Услышав о происшедшем в городе, Мышь и Киру отозвали меня в сторону, и мы решили просить, чтобы нас не посылали больше на линию. Но в тот вечер после ужина нас снова вызвал к себе командир роты и приказал идти на линию.

— Приказ командования столичного гарнизона! — сказал он Динику. — Сейчас же, вечером, нужно отправиться по линии.

Динику козырнул с помрачневшим лицом — как бы там ни было, приказ есть приказ! — и вернулся к нам. «Даже поспать не дадут! И ночью мы должны дежурить у их ног!» — разъярились мы на немцев.

На этот раз мы уже не сдерживались: сержант с ненавистью обрушился на них. Мышь ругал и проклинал их, а я старался убедить Динику, терпеливо разъясняя ему, что, по-моему, это ненормально, что нам приходится заключать в свои объятия гитлеровцев. Однако мои слова только разозлили Динику. Будучи военным по духу, он не допускал, что мы можем сомневаться в правильности приказа. Наш маршрут мы проделали в виде наказания пешком. Машина следовала за нами. И так, с неохотой, шагали мы всю ночь, злыми глазами следя за черным кабелем гитлеровцев, готовые перегрызть его зубами, если бы Динику разрешил нам. Он шел, молчаливый и злой более чем когда-либо, и проявлял еще большее упорство в выполнении, задания. Даже приказания он отдавал нам молча, только рукой показывая, где остановиться, где проверить линию, когда трогаться дальше. «Попали мы в чертову историю, — терзался я. — Этот готов довести нас хоть до самого Берлина!» Я нес на спине ящик с инструментом, где одни ножницы для резки кабеля были такими же тяжелыми, как и винтовка. Динику говорил, чтобы я привыкал носить его на себе, потому что, если нам придется выехать на линию во время бомбардировки, мы не сможем ехать на машине.

Мы закончили обход поздно ночью, усталые, взбешенные, злые, будто нас держали на цепи. И как только Динику, такой же неумолимый, как и днем, подал нам знак, мы быстро вскочили в машину, чтобы как можно скорее вернуться в свою казарму в Грозэвешти. Ни я, ни Киру не проронили больше ни слова, боясь, как бы и обратный путь нам не пришлось проделать пешком. Впрочем, мы были уверены, что нам незачем больше обсуждать с Динику то, что засело у нас в голове, потому что мы внутренне корили его за слишком большое усердие при выполнении порученного нам задания. Но именно в эту ночь Динику неожиданно раскрыл себя, и это еще больше связало нас и укрепило в нас скрытый дух сопротивления гитлеровцам…

Мы спускались из Котрочени и вдруг заметили в темноте две прижавшиеся к стене тени. Подъехав, мы увидели, что один человек влез на плечи другому и держит в руках черный немецкий провод, а другой протягивает ему клещи, чтобы перерезать его. Динику незаметно остановил машину как раз возле них, так что, захваченные врасплох, они не могли убежать. К тому же тот, что вскарабкался на плечи товарища, поднялся уже на стену, чтобы удобнее было работать… Его напарник безмолвно замер, уставившись на нашу военную машину, на Динику и на нас, поднявшихся в кузове с винтовками в руках. Динику тихо открыл дверцу кабины, вышел на тротуар и терпеливо дождался, положив руку на автомат, пока тот, на стене, перерезал провод и спрыгнул на мостовую рядом с Динику. Увидев высокие черные сапоги Динику, спрыгнувший со стены застыл в ожидании. Но Динику ткнул его стволом автомата и яростно зашептал:

— Что вы делаете, сопляки? Нашли место здесь, на дороге! Убирайтесь! — прикрикнул он на них.

Те двое, совсем еще ребята, сначала двинулись шагом вдоль стены, опасливо оглядываясь на нас, боясь, как бы мы не начали стрелять. Но, очутившись в темноте под деревьями, они бросились бежать со всех ног. Динику подождал несколько мгновений, затем повернулся к нам и снова холодно и сердито бросил:

— Эй, вы видели что-нибудь?

— Ничего не видели, господин старший сержант! — поспешно ответил Мышь.

— Тогда поехали, — сказал Динику, усаживаясь рядом с шофером. И машина с приглушенным мотором продолжала спускаться дальше к Грозэвешти.

— Эти, должно быть, отсюда, с «Вулкана», — прошептал мне через некоторое время сержант.

«Вот оно что, оказывается! — думал я, вспоминая, как повел себя Динику в тот знаменательный момент. — Значит, мы делаем вид, что охраняем кабель… Значит, и он не хочет, чтобы мы помогали немцам!» С этого момента я готов был броситься в огонь по первому же слову Динику. «Ведь он не только отпустил этих двоих, — думал я, когда мы въезжали в вороха казармы, — он не приказал нам соединить провод и не сообщил немцам! — На сердце у меня потеплело. — Посмотрим, на что пожалуются немцы!»

Немцы, однако, не жаловались ни тогда, ни позже, в такие же томительные дни. Мне пришла в голову мысль, что они, может, никогда и не жаловались и только кто-нибудь из наших предателей заставил нас смотреть за их проводами. Или, может быть, даже если они и жаловались, никто не исполнял их прихоти, потому что никто нас не спрашивал, что же мы стерегли в те ночи, когда провода все же оказывались перерезанными, и никто не посылал нас по следам «злоумышленников».

Так прошло еще несколько дней, и я снова почти забыл о нашем задании. Но вот как-то под вечер, когда на город опускались сумерки, у нас неожиданно началась тревога. День был жаркий, душный, и мы, утомленные, с нетерпением ждали вечерней прохлады. Поужинали мы еще засветло, как обычно, и теперь, растянувшись под деревьями в глубине сада, ожидали сигнала отбоя, чтобы разойтись по спальным помещениям. Сигнал тревоги прозвучал неожиданно, и мы быстро разошлись по отделениям, готовые броситься в траншею у стены казармы. Командир роты стремительно вышел на крыльцо, вскочил в коляску мотоцикла и на ходу передал командование ротой другому офицеру, добавив, что его срочно вызвали в штаб гарнизона. Не успели мы раздать боеприпасы и рассредоточиться по траншее вдоль забора, как командир вернулся. Он выскочил из мотоцикла, отыскал глазами Динику и подал ему знак подойти. Они вместе вошли в канцелярию и оставались там всего лишь несколько секунд, которые, однако, показались нам часом.